Форрест Гамп - Уинстон Грум

— Ого! Ничего себе, что ты тут себе завел!

А потом схватила меня, в точности как мисс Френч тогда, только она ничего не говорила мне, чтобы я закрыл глаза, и я их не закрывал.

В общем, в тот день мы делали массу всяких вещей, какие мне и в самых сладких снах не снились. Дженни показала мне такие позиции, какие мне бы и в голову не пришли — на боку, поперек, стоя, сзади, наклонившись, перегнувшись, шиворот-навыворот и сикось-накось — разве что последнее у нас не получилось. Мы перекатились из спальни в кухню, и посбивали всю мебель, сорвали занавески, а под конец даже как-то перевернули телевизор. Закончили мы в раковине, только не спрашивайте меня, как мы там оказались. Наконец, когда все кончилось, Дженни немного полежала там, потом посмотрела на меня и спросила:

— Форрест, черт побери, ГДЕ ты был всю мою жизнь?

— Я был неподалеку, — ответил я.

Само собой, после этого случая наши отношения с Дженни сильно изменились. Мы стали спать вместе, в одной постели, и сначала мне это казалось немного странным, но потом я привык. Когда мы выступали в клубе, Дженни часто проходила мимо и взъерошивала мне волосы или проводила ладонью по спине. Мне казалось, что вся моя жизнь переменилась, словно она началась заново. Я стал самым счастливым парнем во всем мире.

Настал день премьеры пьесы доктора Квакенбуша. Мы выбрали сцену, где король Лир и его шут оказываются в вереске, это что-то вроде нашего болота или пустоши, и потом буря загоняет их в какую-то хижину, называемую «шалашом».

В этом шалаше сидит Бедный Том, на самом деле Эдгар, замаскированный под чокнутого, потому что его затрахал его братец, настоящий подонок. К тому времени король полностью слетел с катушек, да еще Эдгар изображал из себя чокнутого, ну и шут, само собой, вел себя как идиот. Я же играл герцога Глочестера, отца Эдгара, единственного более-менее разумного человека среди этих чудиков.

Профессор Квакенбуш соорудил из старого одеяла нечто вроде шалаша, и еще достал огромный вентилятор с бумажными накладками на лопастях, чтобы показывать бурю. Ладно, появляется Элмер Харрингтон Третий, в роли короля Лира, одетый как идиот, с цилиндром на голове. Девушка, которую они назначили играть шута, где-то раздобыла настоящий костюм шута, с длинным колпаком с бубенчиками, и башмаками с изогнутыми носками, вроде тех, что носят арабы. Парень, что играл Тома, нашел себе парик под битла, и подобрал на барахолке какой-то хлам, а лицо размалевал какой-то грязью. Однако они воспринимали все всерьез.

Наверно, из них всех я выглядел приличней всего, хотя Дженни сшила мне костюм из простыни и наволочки, словно пеленки, а еще сшила из скатерти накидку, как у Супермена.

В общем, профессор Квакенбуш запустил свою ветряную машину, и распорядился начать с двенадцатой страницы, где Бедный Том излагает свою печальную повесть.

— Не дадите ли чего Бедному Тому? Нечистая сила его таскала по огню, по пламени, по броду, по омутам, по болотам, по трясинам….

А король Лир говорит:

— И дочери во всем этом виновны? Ты ничего не сохранил, все отдал?

А шут говорит:

— Нет, одеяло сохранил, а то пришлось бы со стыда сгореть.

В общем, вся эта хрень продолжается, а потом шут говорит:

— В такую ночь от холода мы все с ума сойдем.

И здесь этот шут оказался прав.

Как раз в этот момент я должен был войти в шалаш с факелом, который профессор Квакенбуш позаимствовал на театральном факультете. Шут восклицает:

— Смотри-ка! Там какой-то свет маячит!

Профессор Квакенбуш поджег мой фонарь, и я двинулся через комнату в шалаш.

— Это нечистая сила Флиббертиджибберт! — говорит Бедный Том.

— Кто это? — спрашивает король.

А я отвечаю:

— Кто вы такой? Как вас зовут?

Безумец Том говорит, что он просто:

— Бедный Том. Он ест лягушек-квакушек, жаб, головастиков, ящериц полевых и водяных, — и прочую чушь, а мне полагается внезапно узнать короля и сказать:

— В какой компании вы, Государь!

А безумец Том отвечает:

— Ведь князь потемок — тоже дворянин. Модо зовут его и Маху.

Ветряная машина заработала на полную катушку, и мне кажется, что профессор Квакенбуш, когда сооружал клетку, просто не рассчитал, что я ростом шесть футов шесть дюймов, и языки пламени от факела начали лизать крышу.

Ну, Тому полагалось сказать:

— Бедный Том озяб!

Но вместо этого он сказал:

— Осторожнее с огнем!

Я посмотрел в книгу, чтобы найти соответствующую строку, а Элмер Харрингтон Третий тоже мне говорит:

— Осторожнее с факелом, идиот!

А я ему говорю:

— Наконец-то хоть раз в жизни не я идиот, а ТЫ! — и тут внезапно крыша шалаша вспыхнула, и парик безумца Тома тоже.

Кто-то закричал:

— Выключите же эту дурацкую машину! — Но было слишком поздно — зал вспыхнул!

Том начал вопить и орать, король Лир схватил свой цилиндр и натянул его на голову Тома, чтобы погасить огонь. Народ начал прыгать, вопить, чертыхаться, а девушка, игравшая шута, впала в истерику, и начала кричать:

— Мы все погибнем!

И некоторое время казалось, что так все и будет.

Я обернулся — черт побери, и моя накидка тоже горела, и тогда я распахнул окно, схватил шутиху поперек туловища и прыгнул вниз. Мы были на втором этаже, и внизу были кусты, зато было как раз время обеда, и по площади слонялись сотни студентов. И тут появляемся мы, в дыму и пламени!

Из открытого окна аудитории вываливались клубы черного дыма, и оттуда внезапно появился профессор Квакенбуш, весь покрытый копотью. Он яростно размахивал руками.

— Гамп, идиот трахнутый, ты просто козел! Ты мне за это заплатишь!

Шутиха каталась по земле и вопила, ломая руки — но на самом-то деле с ней было все в порядке. И тогда я рванул — прямо через площадь, изо всех сил, а горящая накидка развевалась за моими плечами. Так, не останавливаясь, я добежал до самого дома, и когда я ворвался в нашу квартиру, Дженни воскликнула:

— Форрест, ну как? Наверно, это было просто великолепно! — Тут у нее лицо как-то странно переменилось?

— Слушай, кажется, от тебя пахнет паленым! — сказала она.

— Да, длинная история, — ответил я.

В общем, после этого случая я больше не ходил на семинар «Роль идиота в мировой литературе». Но я уже достаточно понял. Зато каждый вечер мы с Дженни играли с «Треснувшими яйцами», а днем занимались любовью, и устраивали вылазки на берег Чарльз-ривер. Это был рай. Дженни написала очень милую песню, «Сделай это быстро и сильно», где у меня была пятиминутная партия на гармонике. Так прошли весна и лето, а потом мы ездили в Нью-Йорк и записали там ленту, а через несколько недель мистер Фиблштейн позвонил и сказал, что скоро будет выпущен альбом. А еще через несколько недель телефон у нас будет разрываться от звонков и на деньги, полученные от мистера Фиблштайна мы купим автобус с постелями и местом для барахла и отправимся в путь.