Невеста смерти - Лидия Миленина

Отвечал, что «очень вкусно», если она интересовалась, понравились ли ему картофельная запеканка и борщ, которые она не так давно приготовила. Отвечал, что ей очень идет то или иное платье, когда она отважилась опробовать свой «исторический гардероб».

Только вот… Никогда ничего не спросит. И вообще разговор не поддерживает. Сколько бы она не старалась, непринужденной беседы не выходило. Он так и не стал похож на человека. Смерть он смерть и есть — спокойный, неразговорчивый. Лишь взгляд на нее был такой… ну вот почти как у нормального мужчины.

А еще он почти никогда не отвечал на вопросы о себе. Словно вопросы «как ты провел юность» (Алиса надеялась найти намеки на его истинное происхождение) или «а есть ли у тебя друзья», были ему просто непонятны.

И что с таким делать? Алиса тосковала по нормальному человеческому общению. Хотелось смеяться, делиться своими мыслями, слышать что-то в ответ… Он же лишь исполнял ее желания — любые, кстати — у нее теперь был и холодильник (работающий без шнура питания, Алиса называла его «волшебным»), и масса продуктов для готовки. И даже … компьютер (тоже полностью автономный).

Выхода в интернет не было, но на компьютере стояли все необходимые программы. А что ей требуется? Пожалуй, только Word, да Exel. Большего переводчику и не нужно.

Кстати, ее идею переводить старые книги с английского и французского на русский, Доминик воспринял хорошо.

— Ну, ты же попробуешь потом продвинуть их в издательство, вдруг возьмут? — спросила она. — Я лингвист, почему бы не заняться переводом твоей восхитительной библиотеки.

— Да. Возьмут, — коротко ответил он. Лишь в его взгляде Алисе почудилось что-то вроде … восхищения. — Могу потом проверить твой текст, — добавил он.

Конечно, она и на это согласилась. Если ее перевод проглядит существо, владеющее всеми без исключения земными языками, хуже точно не будет…

Так что спустя неделю после появления в особняке у нее даже появилась «работа». Иногда Алисе хотелось лишь плакать, а не переводить, готовить или плавать в бассейне… Но она себя заставляла. Часы, что проводила одна, нужно было чем-то заполнить, желательно какой-то конструктивной деятельностью. Алиса понимала это. И держалась… Заставляла себя встать утром и жить, словно всегда здесь жила. Словно переломного момента в ее жизни и не было.

В тот вечер она ждала Доминика с нетерпением. Он должен был позвонить маме во второй раз. Первый — сообщил об отъезде на стажировку. Теперь — должен был сообщить, что она «хорошо добралась, устроилась…» и тому подобное. Алиса придумала кое-что. Да, никакой связи с окружающим миром здесь не было. Но Доминик звонит с ее мобильника и может принести его сюда. Иными словами Алиса придумала, что можно записать разговор с мамой…

Очень уж хотелось услышать родной мамин голос. Словно построить мостик к своей прежней жизни.

— Тебе будет больно, — раздельно сказал на это Доминик. Но просьбу обещал выполнить.

И выполнил. Вернувшись в особняк, Алиса обнаружила его в холле, расслабленно сидящего на диване.

— Привет! — Алиса устроилась неподалеку на диване. Как-то волновалась… Сделал ли запись, отдаст ли ей. Вроде бы обещал, но вдруг решит, что ей не стоит строить такие мосты к прежней жизни.

— Здравствуй. Твоя запись, — Доминик достал из складок черного плаща мобильник.

Алиса жадно схватила телефон. Да… запись разговора с мамой была прямо тут, на экране, Доминик все приготовил.

— Спасибо… — Алиса дрожащей рукой нажала пуск.

Мама, мамочка… Слезы сразу набухли на глазах, как только она услышала родной голос. Доминик говорил ее, Алисиным голосом, что она «добралась хорошо, поселилась в общежитии…», а в ответ звучало: «Доченька, мне прямо не верится… Ты такая молодец! Выиграла стажировку! Ты у меня такая смелая и талантливая…».

Когда запись закончилась, Алиса безвольно выронила телефон на диван, закрыла лицо руками и зарыдала.

Мама верит в ее «стажировку», мама любит ее, мама ее ждет… И, наверно, уже рассказывает дяде Толи, какая «у нас Алиса молодец, умная девочка, целеустремленная».

Было горько, больно… И хотелось снова прослушать запись. Словно сама режет себя ножом, подумала Алиса.

Слезы не желали останавливаться, текли и текли. Может быть, просто мамин голос прорвал плотину, что она построила, когда попала сюда.

— Ты плачешь, — услышала она вдруг твердый, но какой-то растерянный голос Доминика. — Что мне сделать?

«Что мне сделать! Чурбан ты бесчувственный! Смерть деревянный!» — подумала Алиса и зарыдала сильнее.

— Обними меня… — прошептала она срывающимся голосом. — Просто обними…

***

«Обними меня…»

Она хочет, чтобы он… На мгновение Доминик застыл. От ее фразы просто свело все внутри. Он ведь не касался ее семь дней, с тех мучительно-сладких минут, когда нес спать, а потом притронулся губами к полуоткрытому рту.

«Обними меня…»

Доминик остановил себя. Он видел, как люди обнимают друг друга встречаясь или прощаясь, как матери и отцы обнимают своих детей. Как обнимают друзья друг друга в тяжелую минуту. Ей нужно это.

Но когда он в одно мгновение оказался рядом и заключил девушку в кольцо рук, наверно, это было … жадно. Сдерживая внутреннюю дрожь, он прижал ее к себе с каким-то прежде неведомым инстинктом. Не с инстинктом смерти, с инстинктом мужчины. Защитника, покровителя.

Она тонко всхлипнула, уткнулась ему в грудь лицом и… заплакала сильнее. Маленькая, тонкая, беззащитная. Доминику показалось, что он держит в руках птичку. С хрупкими косточками и пушистыми перьями. Распущенные волосы Алисы как раз были пушистые.

Тот же неведомый инстинкт заставил его опустить руку на ее голову. От такой близости с ней его совсем повело, но Доминик лишь неуверенно погладил ее по голове, едва-едва сминая ладонью мягкие волосы. Вдруг ей не понравился, вдруг она еще боится…

Но девушка не отстранилась, не дернулась. Как доверчивые птахи, которые слетали ему на ладонь в саду. Впрочем, птахам он внушал безопасность, а Алисе никогда ничего не внушал, кроме двух случаев, когда заставил заснуть.

Она продолжала всхлипывать, хрупкие плечи вздрагивали у него под рукой. Доминику почему-то показалось, что она похудела за эти дни, хоть вроде бы он обеспечил ей нормальное человеческое питание.

От ее плача внутри дрожала какая-то струна, и каждое ее колебание было болезненным. Ему было больно от ее слез. Не жалость. Не сочувствие. Просто он отдал бы все, до последней капли своей ненастоящей крови, чтобы она больше никогда так не плакала.

— Маленькая… — тихо и глухо произнес Доминик. Хотелось сказать ей что-то. Просто Доминик понятия не имел, что нужно говорить в таких случаях. — Все станет хорошо. Я устрою.