Медный гусь - Евгений Немец

— След от дощаника. Вода вчера выше была, поэтому вогулы лодку вытащили к самым деревьям, вон там привязали. Сегодня утром ушли. Агираш откамлал, и ушли. Теперь менква можно не опасаться, он за пустое капище драться не станет, — Рожин помолчал немного, спросил с грустью: — Все еще буянит?

Мурзинцев кивнул, ответил:

— Болванов порубил, бердыш похерил, теперь березу палит…

— Кабы не заставил часовню ставить.

— Не бывать этому! — мрачно заверил сотник, помолчал, добавил спокойнее: — Возвращаться пора, скоро темнеть начнет.

С этим Рожин был согласен.

Костер под березой пылал не шуточный. Трещал, гудел, плевался углями, сыпал искрами. Пламя волнами накатывало на дерево и с шипением, словно льда лизнуло, отскакивало, оставляя на стволах жженые отметины. Растревоженная и напуганная береза шумела, дрожала. По обшлагу ее кроны-сарафана, плетенному разноцветными лентами, пробегали огненные язычки, и ленты чернели, истлевали, роняя в костер, как слезы, монеты.

— Матерь Божья! — вскинулся пораженный Васька Лис. — Там же в каждой тряпице деньга завязана!

И кинулся к костру срывать ленты. Недоля хотел товарища остановить, да не успел. Костер вдруг выбросил пламенный язык Лису навстречу, Васька заорал и упал на спину, сбивая с бороды пламя. Недоля оттащил товарища подальше от жара. Подбежал Семен Ремезов, присел подле стрельца. Ресницы и брови у Лиса обгорели под корень, лоб и скулы покраснели, а от бороды остался куцый однобокий клин.

— Ну, теперь ты вылитый менкв! — сказал Недоля и засмеялся, Лис скривился и тут же застонал.

— Очи целые? Видишь меня? — спросил Семен Ваську.

— Вижу, — буркнул в ответ стрелец.

— Удивляюсь я тебе, Вася, — принялся отчитывать товарища Недоля. — За мелочовкой в огонь полез. Совсем ум-разум растерял?

— Копейка к копейке, вот тебе и штоф водки! — огрызнулся Лис.

— Деньги те вогульским бесам жертвовались, думаешь, за здорово живешь они с тобой делиться станут? — не успокаивался Игнат.

— Отстань!

— К стругу воротимся, я тебе рожу медвежьим салом намажу, заживет быстро. Ну а бороду сам отращивай, — постановил Семен и пострадавшего оставил.

Пресвитер на Васькину возню даже внимания не обратил. Он стоял лицом к костру, успокоенный и степенный, неподвижный, как престол, только в его глазах алыми бликами прыгало пламя беснующегося костра.

— Степан, завтра надобно тут часовенку справить, — обратился он к подошедшему сотнику.

Мурзинцев поймал языком левый ус, но сдержался, ответил ровно:

— Некогда, владыка. Ежели мы на днях вогулов не нагоним, прощай, Медный гусь. На обратном пути поставим. Все, возвращаемся!

Отец Никон недовольно засопел, но промолчал.

Отряд покинул остров и цепью потянулся через разлив к белобоким холмам. Шли молча, устало, желая поскорее добраться до стругов и завалиться спать. Памятуя о менквах, по сторонам смотрели настороженно, заряженные ружья держали наизготовку, но, как и предсказывал Рожин, чудища так и не появились. Порох и пули Пономареву не вернули, но Игнат уступил товарищу саблю, и всю дорогу Прошка держался за ее рукоять, как за оберег, от малейшего шороха или всплеска выхватывая клинок.

Сотник, замыкающий строй, часто оглядывался и видел, как над островом все гуще сбивалось облако черного дыма, в безветрии густого и обособленного, как грозовая туча среди ясного неба. Там в православном огне корчилась священная вогульская береза. И тогда Мурзинцев, уставший, издерганный, не спавший два дня, чувствовал, что точно так же этот поход за ускользающим шайтаном беспроглядной копотью заволакивает его душу. Товарищи по оружию гибли или отставали, как Хочубей; стены родной казармы, где нет демонов и все по-христиански правильно и понятно, неумолимо отдалялись, а Медный гусь убегал, не давался, и сотник понятия не имел, возможно ли его догнать? И в этой мрачной неизбежности Мурзинцеву вдруг открылось, что из всего отряда только Алексей Рожин изначально знал, на что они идут. А осознав это, Мурзинцев поклялся себе отныне полагаться на слово толмача, как на Господни заповеди. Потому что полагаться больше было не на что.

У стругов отряд ждали гости из Самаровского яма — дьяк Петр Васильевич Полежалый и шестеро ямщиков с ним. Вести они принесли тревожные. Яшка Висельник шел на двух стругах с ватагой в полтора десятка душ. Ведомый струг лиходеев самаровские дозоры ядрами разбомбили, воров с него полонить не стали, добили в воде. На судне Яшки троих выбили. Сами потеряли одно судно и четверых мужиков. Яшка же, будто с водяным побратался, стругом правил так искусно, что ни фальконеты, ни пищали его не достали, выкрутился, увел судно. Полежалый гнал его, пока смеркаться не начало, верст пятнадцать за Белогорье прошли, потом вернулся, чтобы Мурзинцеву эти новости поведать.

— Ну а вы? — закончив свой рассказ, спросил дьяк. — Нашли, чего хотели?

— Опоздали, — отозвался сотник. — Пуста кумирня.

— Стало быть, тебе вслед за Яшкой на север путь держать, — заключил Полежалый. — Дрянь дело.

— Не то слово, — согласился Мурзинцев. — Сколько с ним людей осталось?

— Четверо.

— Отчего ж вы их не нагнали? — удивился Рожин. — У вас же на два весла больше.

Совет держали вчетвером: дьяк Полежалый, сотник, Демьян Перегода и Рожин.

Мурзинцев, как и обещал, выдал стрельцам водки, и теперь они вкупе с ямщиками у костра угощались. Васька Лис с лоснящимся от медвежьего жира лицом и куцым клином опаленной бороды взбодрился, рассказывал-заливал мужикам, как они с Недолей да Божьим словом отца Никона от лешего оборонялись, как Прошка болвана застрелил да как он мордой угодил в костер. Мужики похохатывали, языками цокали, и вместе с ними смеялся и Прошка, пьяненький, живой, успокоенный. Пресвитер тоже был там, слушал Ваську с отеческой улыбкой, сушил у костра сапоги и рясу. Семен Ремезов уже спал. У костра он навалил лапника, завернулся с головой в одеяло, лег и уснул крепким здоровым сном, и ни мужицкий гогот, ни дикие события прошедшего дня его сну помехой быть не могли.

— Ветер по реке пускался попутный, — пояснил дьяк. — А у Яшки на корме пушка. Шарахнул картечью, парус нам порвал, рей перебил. Мы ход и потеряли. Да и струг у него добрый, по воде лебедем бежит.

Полежалый кивнул на реку, там рядом с тобольским стругом стояло на якоре судно самаровского дозора. Часть рея длиной чуть больше метра безвольно висела на собранном парусе.

— То верно, — подтвердил Демьян Перегода. — Я видел, как Яшкин струг прошел. Хорошо бежит, ладно.

— Что дальше делать будем, Степан Анисимович? — спросил Рожин.

Мурзинцев в задумчивости пальцами лоб тер, с ответом не торопился.

— Демьян рассказал мне, что с вами на реке приключилось, — задумчиво произнес Полежалый. — В жизни бы в такое не поверил, но вон бедолага не врет.