Фамильный узел - Доменико Старноне

Я вышел, так же тщательно закрыв двери, вернулся в кабинет. Поднявшись по металлической стремянке, взял куб и сильно нажал на одну из его граней. Он был пуст.

В пражском кубе несколько десятилетий хранилось около двадцати поляроидных снимков, сделанных с 1976 по 1978 год. Я сам купил эту камеру и в то время постоянно фотографировал Лидию. Обычные аппараты снимали на пленку, которую, если ты не мог напечатать фотографии сам, надо было относить в фотомастерскую, то есть выставлять свою личную жизнь на обозрение посторонним, а «поляроид» делал снимки и тут же их печатал. Лидия едва успевала подойти ко мне, чтобы вместе со мной увидеть это чудо, когда изображение ее хрупкого тела всплывало из тумана на маленьком прямоугольнике фотобумаги, выскочившем из камеры. Я сделал тогда очень много таких снимков. Когда я вернулся к Ванде, то взял с собой только те фотографии Лидии, в которых, как мне казалось, заключена для меня вся радость жизни. На многих фото она была обнаженной.

Я ошеломленно застыл на верхушке лестницы. Непонятно почему, вдруг подумал о Лабесе, о котором за ночь не вспомнил ни разу. Он пошел к подружке, смеясь, сказал молодой полицейский. Говоря о сексе, люди почему-то всегда смеются, хотя все знают, что он может посеять вражду, сделать нас несчастными, породить насилие, довести до отчаяния, принести смерть. Кто знает, сколько друзей и знакомых улыбнулись или рассмеялись, когда я ушел из семьи. Они веселились («Альдо решил поразвлечься, ха-ха-ха!»), в точности как Надар, я и полицейский, представив себе любовные похождения Лабеса. Но я вернулся, а Лабес еще нет. Мяуканья не слышно, только птичьи голоса. Я подумал о Ванде: она тогда посмотрела на меня с досадой и не засмеялась на шутку полицейского. Она считала, что Лабеса похитили и за него рано или поздно потребуют выкуп. Но никто из нас, мужчин, не принял всерьез эту гипотезу старой дамы. Конечно, подумал я, стоя на верхушке стремянки, цыгане не стали бы его похищать. И понял, почему вдруг вспомнил о Лабесе, какая связь между фотографиями и котом: в обоих случаях дело касалось секса и внезапного исчезновения. Нет, наши воры — это не цыганские дети, и пришли они не за какой-нибудь золотой цепочкой. Они разоряли дома, чтобы найти уязвимые места хозяев и потом шантажировать их.

Я вспомнил, как девушка-курьер играла с котом, как ее цепкий взгляд обшаривал книги, безделушки, голубой куб. Причем куб сразу привлек ее внимание, хотя стоял наверху и не на самом видном месте. Какой чудесный цвет, сказала она. Натренированный взгляд! Я почувствовал, как во мне закипает ярость, и попробовал успокоиться. У человека моих лет подозрение легко превращается в обоснованную гипотезу, обоснованная гипотеза — в полную уверенность, полная уверенность — в одержимость. Осторожно, ступенька за ступенькой, я спустился вниз. Нет, эта гипотеза могла направить меня по неверному пути, первым делом надо было проверить, не случилось ли что-то более обыденное и вместе с тем более опасное. Предположим, воры — усилием воли я отогнал воспоминание о курьерше — нашли куб, сумели открыть его, но, самое большее, посмеялись и выкинули фотографии в кучи других вещей и бумаг, выброшенных из стеллажей. Это правдоподобнее всего. Но если так, рассуждал я, мне надо еще раз внимательно все осмотреть, здесь и в других комнатах тоже. Если Ванда найдет фотографии, это будет катастрофа. К чему тогда были все уступки этих десятилетий, бесчисленные предосторожности, постоянные усилия, чтобы сдержаться, если теперь, в старости, когда мы стали такими хрупкими, когда мы особенно нуждаемся во взаимной поддержке, мы будем отравлять друг другу жизнь? Я решил, что еще раз внимательно осмотрю каждый угол, и начал с груды обрывков и обломков, наваленной перед книжным шкафом, понадеявшись, что фотографии всю ночь были здесь, у меня перед глазами, а я их просто не заметил.

Но чем дольше я копался в этой куче, тем больше отвлекался. Я думал о Лидии, о нашем счастливом времени. Если бы я нашел снимки, я бросил бы их в мусор, как уже поступил с письмами Ванды, но мысль о том, что они исчезнут насовсем, что я больше не смогу, оставшись один дома, рассматривать их, восхищаться, утешаться, грустить и сознавать, что был в моей жизни один, пусть и недолгий, период, когда мне было хорошо, — эта мысль была непереносима. У меня даже стало возникать подозрение, причем с давних пор, что чистая, незамутненная радость тех лет — не более чем старческая фантазия, галлюцинация, вызванная недостатком кислорода в мозгу. Что же со мной будет, если я лишусь этих снимков? Я искал их то лихорадочно, то небрежно, я был уверен, что их нет ни в кабинете, ни в гостиной. Как быть? Скоро Ванда встанет и займется наведением порядка — конечно же, куда более умело, чем я. Ее взгляд не затуманивался, блуждая в мире грез, он всегда был ясным и зорким. Снимки могли оказаться в спальне, в комнатах, где раньше жили Сандро и Анна. Если она найдет их и узнает, что я так и не забыл Лидию, что Лидия пронесла через десятилетия свою нетронутую юность, в то время как она сама неизбежно состарилась в моих руках и на моих глазах, — произойдет нечто ужасное: мне придется в ее присутствии уничтожить фотографии, сжечь на плите, даже не бросив на них прощальный взгляд.

Я снова беззвучно открыл двери, вошел в комнату Анны. Здесь тоже был полный разгром. Я стал рыться в ворохе открыток, газетных вырезок, фотографий актеров и певцов, пестро раскрашенных рисунков, ручек, которые уже не писали, линеек, угольников и прочей дребедени. Потом услышал, как открывается дверь спальни, услышал шаги Ванды. И она появилась на пороге, бледная, с мешками под глазам.

— Нашел Лабеса?

— Нет, я бы тебя сразу разбудил.

— Ты поспал?

— Совсем немного.

Мы позавтракали, как обычно, не говоря друг другу ни слова. В какой-то момент я нарушил молчание, чтобы предложить ей снова лечь в постель, но она отказалась. Когда она закрылась в ванной, у меня вырвался вздох облегчения, и я немедленно принялся за поиски в бывшей комнате Сандро. Но мне не хватило времени: через двадцать минут Ванда появилась снова, с еще не высохшими волосами и мрачной гримасой на лице.

— Что ты ищешь? — недоуменно спросила она.

— Ничего конкретного, просто раскладываю все по местам.

— Не похоже.

Я был задет: в работе по дому она никогда не полагалась на мою помощь, считала, что в одиночку сделает все быстрее и лучше. И обиженно ответил:

— А ты видела, как я убрал в гостиной и в кабинете?

Она пошла посмотреть и вернулась недовольная: — Ты уверен, что не выбросил ничего нужного?

— Я положил в мешки только то, что было сломано и разбито.

Она покачала головой, очевидно не веря мне, и я испугался, что она сейчас начнет копаться в мусорных мешках.

— Не волнуйся, — сказал я.

Она пробурчала:

— Эти мешки занимают место, отнеси их на помойку.

Я заволновался, мне не хотелось оставлять ее одну дома. Я планировал участвовать в уборке, ходить за ней по пятам и, если снимки лежат где-то там, добраться до них первым.