Одесская сага. Троеточие… - Юлия Артюхович (Верба)

Толик удивленно вскинул бровь, и Феню передернуло – именно так делал покойный Яков перед тем, как всадить ей кулаком под ребра.

Но сын выдохнул и только прорычал:

– Корова?! Какая корова? Ты что – с ума сошла? Сама на ней женись. Я тебе просто сообщил – без твоего одобрения обойдусь. Я пошел.

– Куда пошел?! – взвизгнула Феня. – Прокляну!

– В экипаж пошел. Проклинай на здоровье. Тоже мне, испугала, – Тося хмыкнул и вышел.

– Чурбан, такой же, как папаша!

Сергей Сергеевич будет хлопотать за Ильинского, чтобы после летней сессии в очередную командировку в Мадрид они снова летели вместе.

На подготовительной беседе для поддержания разговора он поинтересуется, понравился ли супруге костюм.

Сашка скривится, как от зубной боли. Но тут же улыбнется и ответит, что жена пока до конца не осознала, что такое дипломатический уровень, но мы, мол, работаем в этом направлении.

– Что, мозг выедает? – подмигнул куратор. – За книжки не убила?

– Хотела, но сдержалась, – отшутился «Испанец».

Когда Сашка уйдет, Сергей Сергеевич достанет его личное дело, потом позвонит коллегам, уточнит пару вопросов и, подхватив папку, пойдет к начальнику:

– Очень перспективный парень. Очень. Но есть нюансы с личной жизнью…

– Гулящий?

– Нет. Наоборот – порядочный. В армии на дочке майора женился. Сказал, что по любви, но на самом деле по залету. – Он помолчит и уточнит: – Есть информация – по мнимому. И она откровенно мешает. Я видел, как на него бабы вешаются. Для агентурной работы я бы рекомендовал… хм… освободить парня от обязательств. Думаю, его благодарность пойдет на пользу общему делу…

Майор Истрижицкий будет сидеть не дыша на краю стула в кабинете на Лубянке и чувствовать, как гадски медленно по спине ползет липкий пот.

Полковник, вызвавший его на беседу, уточнит:

– Вам сколько до пенсии осталось? Год? А квартира, значит, служебная… Да уж… Так себе перспектива. Но есть варианты. Если вы, конечно, их рассматриваете. Однушка в Москве, в хорошем новом районе, и даже метро через пару лет протянут… Вы же понимаете, это жест исключительно дружеский и очень щедрый. Этот вопрос можно решить и другими, менее затратными способами…

Майор сглотнет и кивнет.

– Я рад, что мы нашли общий язык.

– Мне почему-то кажется, что у вас с супругой очень мало общего? Так? – спросит Сергей Сергеевич у Сашки.

– Знаете… есть такая народная украинская поговорка: «Бачылы очи, шо купувалы», – аккуратно ответил Ильинский. – Я ходы обратно не беру и ответственность за свои поступки привык нести.

– Считай, уже донес. Достаточно. У нас большие планы. И наличие супруги будет… скажем так, усложнять ситуацию. Например, длительная загранкомандировка не подразумевает совместной поездки. А полгода или даже год – срок приличный. Зачем так мучить молодую девушку? – Сергеич лукаво улыбнулся: – Мне почему-то кажется, она в ближайшее время сама будет инициировать развод. Просто соглашайся. Не уговаривай.

Развод пройдет, как урок сольфеджио в школе Столярского. Тамара внезапно признается, что тяготится жизнью в столице и такими карьерными высотами. Возможно, это просто ошибка юности, и если Саша не будет возражать, она бы вернулась к отцу, в Балашиху. Они оба юные и еще успеют найти настоящую любовь. Она тяжко вздохнет и расплачется.

Ильинский присядет рядом:

– Ну, если ты так решила… Разве я имею право тебя останавливать…

Сашка, как всегда по субботам, позвонит домой и сообщит последние новости.

– Слава богу, – выдохнет Ксеня. – И как ты ее уговорил? Без скандалов? Это, считай, госэкзамен по дипломатии уже сдан.

– Да она сама предложила.

– Богу услышал мои молитвы.

– Ну, мама. Не уверен, что это был именно он, – смущенно пробормочет Саша.

А Тамара все тягостные дни, пока собирала вещи и подписывала документы, ждала, что Немуслим бросится к дверям ее останавливать, Но Ильинский донесет чемоданы до вокзала, посадит бывшую жену в электричку и чмокнет в щеку на прощание:

– Тамарочка, спасибо за все.

Когда он выскочит из вагона, Тома смахнет набежавшие слезы и буркнет:

– Мог бы и в такси отправить, сволочь!

«Вышка» – Одесское высшее мореходное училище – это вам не Смольный. Но даже тут, при всей суровости почти военного закрытого вуза с обязательной формой, хождением на пары и в экипаж-общагу строем с курсовым офицером, процветало самое брутальное и отчаянное морское братство: и попойки за пределами экипажа и даже внутри – особо отчаянными и дерзкими, и эпохальные «махачи» со слободскими. И вот при такой лихости, элитности, всеобщей любви – с систематическими наказаниями и самоволками – у курсанта Вербы была многозначительная кличка Жлоб. Он никогда не жадничал, не нарушал институтских понятий, а кличка приклеилась потому, что в любой уличной потасовке, воспитанный интернатом и той же еще более неблагополучной улицей, дрался он люто – без правил и понятий. Это был его закон. Всего один – победить. Его бляхой – пряжкой на курсантском ремне – можно было бриться, настолько ее край был заточен. Маленький рост Тося компенсировал бульдожьей хваткой.

После интернатской школы он был фанатом ритуалов и традиций. Первым делом – форма. С первого курса он, как и его одногруппники, неистово доводил до совершенства обычный комплект.

Как во всех закрытых училищах, каноны форменной красоты по уставу и по мнению курсантов сильно разнились. В высшей мореходке с момента ее открытия работал тихий и всемогущий Анатолий Александрович (хотя какой там Александрович, когда Шлёмович?!) Гун. Он был не просто законодателем, а главным хранителем курсантской моды. Помимо выдачи всей форменной атрибутики, он, как и полагается, «немножечко шил» прямо на рабочем месте – и подгоняя шинели, и перекраивая по последнему писку моды очередные форменные брюки. Начальство с парадными кителями и даже московские генералы тоже обшивались у Гунна еще с 1947 года. У него же можно было разжиться всем шикарным дефицитным курсантским «товаром»: например, правильными шевронами-лычками, которые показывали, на каком курсе учится курсант.

Шевроны выдавались вместе с формой, но они были беспонтовые – тоненькие, из дешевого желтого пластика. Козырными же считались из золотого офицерского галуна, широченные.

Тося Верба покосился на свой сегодняшний рукав, на котором практически от плеча до локтя красовалась жирная «селедка» – пятый курс: пять золотых «соплей». Рукав по-пижонски оттопыривался. Для настоящего форсу Толик, как положено, подкладывал в рукав с обратной стороны картонку, чтобы шевроны не гнулись, но, в отличие от криворуких однокурсников, свою он обернул в кусок плащевки и подшил потайным швом к фланке.