Четвертая рука - Джон Ирвинг

— Восхождение будете снимать? — с завистью спросил Патрик.

— Да. И мне самому придется немного подняться, чтобы как следует получилось.

— Вы тоже намерены взобраться на Эверест? — искренне удивился Уоллингфорд. Впрочем, выглядел Петер Фрай просто отлично — они с Барбарой вообще были парой что надо.

— А что тут такого? Да теперь кто только туда не поднимается! — скромно заметил мистер Фрай. — Поднимусь — хотя бы до половины маршрута. То-то и скверно, что на склонах полным-полно любителей вроде меня! — Его красавица жена громко рассмеялась, нежно на него посмотрела и снова принялась растирать ему плечи. А Уоллингфорд, едва цедивший принесенное пиво, решил, что таких парочек он видел предостаточно.

На прощание Барбара Фрай, как и прочие женщины, ласково коснулась изуродованного левого предплечья Патрика и, явно желая ему помочь, посоветовала:

— Попробуйте взять интервью у той женщины из Ганы. Она ужасно милая и большая умница. И ей, по-моему, есть что сказать — в отличие от меня. Ведь она занимается куда более конкретными вещами. (Это означало — и Уоллингфорд отлично понял Барбару, — что дама из Ганы готова дать интервью кому угодно.)

— Да, спасибо. Отличная мысль.

— Мне очень жаль, что с вами такое случилось, — посочувствовал Петер Фрай. — Жуть! По-моему, полмира навсегда запомнили тот день — где были и что делали, когда впервые показали те кошмарные кадры.

—Да-да, — рассеянно пробормотал Уоллингфорд. Он выпил всего один бокал пива, но почти не помнил, как вышел из бара. С глубочайшим отвращением к себе он двинулся прочь, высматривая в толпе ту африканку, как утопающий — спасательную шлюпку. Он и в самом деле тонул.

По иронии судьбы дама из Ганы, занимавшаяся проблемами голода, оказалась редкостной толстухой. Уоллингфорд даже встревожился: вдруг Билл уцепится за это и выйдет фарс? Весила она, должно быть, не менее трехсот фунтов, а одета была в некое подобие палатки, сшитой из лоскутков в манере «пэчуорк». Впрочем, она обладала двумя университетскими дипломами — Оксфорда и Йеля, — и была нобелевским лауреатом в области, как-то связанной с проблемами продовольствия и распределения. По ее словам, Нобелевскую она получила просто потому, что «никто и не подозревает о наличии в странах третьего мира умных людей… ведь любой дурак, имей он хоть толику здравого смысла, сумел бы добиться того же!».

Самому Уоллингфорду эта огромная женщина страшно понравилась, однако в Нью-Йорке его восторгов не разделяли.

— Слишком жирная, — заявил Патрику Билл-дебил. — Чернокожие еще решат, что мы нарочно ее выбрали, чтобы над ними посмеяться.

— Но мы же не виноваты, что она толстая! — запротестовал Патрик. — Главное, она действительно очень умна, и ей, безусловно, есть что сказать!

— Ты, я полагаю, можешь найти и другую бабу, которой есть что сказать? Господи, Патрик, да найди ты наконец женщину, которая хоть выглядит нормально! — Но среди участниц токийской конференции найти такую оказалось очень трудно. Особенно если учесть, что слова Билла «выглядит нормально» означали: не слишком толстую, не чернокожую и не японку!

Патрик хотел было взять интервью у китаянки-генетика, но у той прямо посреди лба красовалось ужасное родимое пятно, выпуклое и волосатое. Он прямо-таки слышал, как Билл возмущенно орет: «Ты что, издеваешься?! Господи! Да с тем же успехом можно взорвать китайское посольство в какой-нибудь вонючей стране и заявить, что это несчастный случай!»

Тогда Уоллингфорд попытался подобраться к миловидной кореянке, специалистке по инфекционным заболеваниям, но та при виде камеры вдруг стала безумно стесняться. Она испуганно и тупо косилась на изуродованную руку Патрика и не произносила ни слова. А потом не смогла без запинки выговорить ни одного названия тех инфекционных болезней, которыми занималась всю жизнь; возникало ощущение, что ее повергает в ужас любое упоминание о каких бы то ни было недугах.

Что же касается Людмилы (той русской женщины-кинорежиссера, которую мы договорились называть просто по имени), то в редакции никто ее фильмов не видел, а сама она оказалась уродлива, как жаба. Упомянутая Людмила, как впоследствии убедился Патрик (когда она в два часа ночи без приглашения явилась к нему в номер), мечтала об эмиграции. Впрочем, оставаться в Японии она не собиралась и хотела, чтобы Уоллингфорд тайком переправил ее в Нью-Йорк. «Интересно, как я ее переправлю? — думал Патрик. — Может, в чемодане, пропахшем мочой филиппинских собак?»

Конечно же, сюжет о русской беглянке вполне годился для новостного канала, даже нью-йоркского! Какая разница, что никто не видел ее фильмов!

— А еще Людмила мечтает принять участие в индейском празднике летнего солнцестояния, — убеждал Патрик главного редактора. — Ради бога, Билл, послушай меня! Она хочет бежать из родной страны! Это же отличный сюжет! (Любой здравомыслящий редактор просто зубами вцепился бы в такой материал.)

Но на Билла доводы Патрика впечатления не произвели.

— Знаешь ли, Пат, мы только что давали пятиминутный сюжет о кубинском перебежчике! — не сдавался он.

— Ты имеешь в виду того бездарного бейсболиста? — презрительно осведомился Уоллингфорд.

— Между прочим, он вполне приличный центровой, да и подача у него неплохая, — заявил Билл, и вопрос был исчерпан.

Затем Патрика постигла неудача с зеленоглазой датской писательницей: она наотрез отказалась от интервью с человеком, не читавшим ее книг. «Интересно, кем она себя воображает? — возмутился Патрик. — Да у меня просто времени нет ее книжки читать! Зато я правильно угадал, как произносится ее имя: Бодиль, ударение на „и“!»

А вот многочисленные японки, присутствовавшие на конференции, побеседовать с Уоллингфордом были очень не прочь. Им явно доставляло удовольствие, разговаривая с Патриком, сочувственно касаться его левого предплечья — чуть выше утраченной кисти. Однако же Билл-дебил немедленно напомнил Уоллингфорду, что в Нью-Йорке «всех просто тошнит от гуманитарных наук», а без конца мелькающие на экране японки создадут у телезрителей ложное впечатление. Подумают еще, что в токийской конференции принимают участие лишь сами жительницы Страны восходящего солнца.

— С каких это пор нас стало волновать, что подумают зрители? — собравшись с духом, спросил Патрик.

— Послушай, Пат, — Билл явно терял терпение, — да эта твоя шалунья поэтесса с татуировкой на физиономии кого угодно заставит телевизор выключить! Даже своих собратьев-поэтов!

Уоллингфорд уже несколько дней прожил в Японии и привык слышать вокруг себя исковерканную английскую речь, вот и теперь вместо «шалуньи» он услышал «пердунья».

— Нет, это ты меня послушай, Билл! — воскликнул Патрик с несвойственной ему гневливостью в голосе, обычно тихом и спокойном, даже вкрадчивом. — Я, конечно, не женщина, но такое даже и мне было бы слышать обидно.

— А в чем дело? — удивился Билл. — Тебе что, слово «татуировка» не понравилось? Или «физиономия»?