Любовное приключение - Александр Дюма

— О! Это он! — закричала она и бросилась вверх по ступенькам, не беспокоясь ни о том, следуют ли за ней слуги, ни о том, видят или слышат что-нибудь другие путешественники.

Она ворвалась в свой номер, крича:

— Я совсем свободна! Свободна! О, понимаешь ли ты, сколько счастья уже в одном этом слове: свободна, свободна, свободна! Честное слово, никогда ни птица в воздухе, ни кобылица в степи, ни косуля в лесу не вызывали у меня подобного представления о силе, я бы даже сказала почти о величии этого слова: «свободна!»

Мария обещала мне месяц счастья в самом красивом месте на свете, а оно продлилось на две недели дольше, чем она обещала. И вот спустя уже двадцать лет, я говорю: «Спасибо, Мария! Я твой вечный должник!»

Что сказать о Палермо? Это рай на земле. И да будет благословен он поэтами!

Прошло полтора месяца, и нужно было расставаться. Две недели прошли в безнадежной борьбе с самим собой. Каждый день я собирался уезжать, и каждый день это решение тонуло в море слез.

Каждый день я говорил себе: «Завтра я уезжаю».

В конце концов настал час расставания. Я взошел на свое судно. Мария не уходила, пока не подняли якорь. Она играла вечером и должна была играть божественно.

Дул попутный ветер. Мне оставалось лишь осмотреть те острова архипелага, которые я не посетил во время своего последнего путешествия. Мы взяли курс на Аликуди.

Пятнадцать — двадцать миль ветер позволял нам идти со скоростью пять-шесть льё в час, затем он стал понемногу затихать, и вскоре наступил полный штиль.

Мне стало жаль, что я не отложил свой отъезд еще на день, поскольку мой отъезд ничего не ускорил.

Я провел прекрасную ночь, наслаждаясь всеми красотами природы: бездонным небом и прозрачным, искрящимся, великолепным морем, ароматами, доносящимися с берега, и трепетом всего незримого, что пронизывает все вокруг. Казалось, все соединилось, чтобы заставить меня забыть о том, что я сейчас утратил, и дать понять, что потерянного мною хватило бы, чтобы сделать меня одним из избранников мироздания.

Я заснул, думая о Марии и говоря себе:

«Она думает обо мне!»

Около семи часов утра капитан разбудил меня, сказав, что из порта вышла лодка и направляется в нашу сторону, подавая нам сигналы.

Я вышел из каюты, полагая, что лодка привезла мне письмо от Марии.

Все оказалось гораздо лучше — лодка привезла саму Марию.

На рассвете эта восхитительная женщина узнала, что установился полный штиль и наша сперонара еще находится в виду берега; она побежала в порт, наняла лодку и отправилась, чтобы еще раз со мной попрощаться.

Еще никогда в жизни я не испытывал радости, подобной той, какую почувствовал, когда Мария прижалась к моей груди.

А она смеялась, плакала, кричала от радости. О природа, ты прекрасна во время цветения, будь то любящая женщина или распустившийся цветок!

Матросы зарукоплескали. Ведь они еще не забыли тот день пения и танцев, который им устроила Мария.

— Конечно, конечно, — проговорила она, тронутая таким приемом, — будьте спокойны, мы споем, и вы станцуете обязательно.

После этого она повернулась ко мне, и в ее взгляде соединились нежность газели и неистовство львицы.

«Мы ведь будем любить друг друга, не так ли?»

Чтобы праздник был полным, Мария погрузила в свою лодку холодную снедь и вино. И все это было распределено между экипажами лодки и сперонары.

Пиршество началось.

А наше пиршество, для нас двоих, заключалось во взглядах, полных любви, и слезах, в словах, прерываемых поцелуями, радостных вздохах и печальных улыбках.

День прошел в танцах и пении.

Наступила ночь. Лодку пришвартовали к сперонаре. Два палермских моряка присоединились к нашим матросам.

Штиль продолжался.

Прекрасная ночь, нежная ночь, слишком короткая ночь. Дата ее пылающими буквами будет записана в глубине моего сердца.

Но пришел день, а с его наступлением, увы, появился и ветер.

Нужно было расставаться: вечером Мария играла.

Не считаясь ни с чем, она хотела остаться еще на час. Это было невозможно.

Как приговоренный к смерти, она просила то полчаса, то четверть часа, то пять минут.

Пришлось поднять ее и отнести в лодку.

О! Насколько же красота в драме и на сцене уступает реальности!

Я видел Марию в «Норме», в «Отелло», в «Дон Жуане» и аплодировал ей от всей души.

Но она была совсем другой, еще прекраснее в жизни, когда ею овладело ее собственное подлинное отчаяние! Восхищение во мне соперничало с любовью; когда она стала удаляться от меня и мы продолжали протягивать друг другу руки, я не мог сдержаться и прокричал:

«Я люблю тебя! Ты прекрасна! Ты прекрасна, я люблю тебя!»

Ветер усиливался, и наше судно быстро удалялось.

В свою очередь матросы в лодке налегли на весла: они опасались, как бы сильный ветер не помешал им добраться до порта.

Мария, не думая об опасности, встала на корме и замахала платком. И каждое движение этого белого облачка, которое удалялось с каждой минутой, говорило мне: «Люблю тебя!»

В конце концов расстояние между нами стерло все и лодка исчезла из моих глаз.

Я достаточно долго наблюдал за портом, пока, по моим расчетам, Мария не добралась туда.

Больше я ее никогда не видел.

Прошло уже двадцать лет, но ни одно облачко не затмило в моей памяти сияние этих полутора месяцев, проведенных в Палермо.

В эти полтора месяца у двух существ было одно сердце, одна жизнь, одно дыхание.

О, я уверен, что в эти полтора месяца Господь не раз обращал свои взоры на Палермо.

Я повернулся к двум своим попутчицам.

Они смотрели на меня, улыбаясь и затаив дыхание.

— Вот и вся моя история, — сказал я им, — не просите меня, чтобы я рассказал вам еще одну, подобную. Два раза с человеком такое не случается.

Пароход уходил в десять часов. Мой рассказ затянулся до семи. У дам осталось время лишь на то, чтобы встать, привести себя в порядок и позавтракать.

Я скромно удалился в свою комнату.

Трудно поверить, но это путешествие доставляло мне какое-то незнакомое удовольствие. Я в первый раз оказался в таком своеобразном положении: близость без обладания и непринужденные отношения без любви.

Чисто братская нежность не дает о таком никакого представления. К тому же братская нежность у немецкой женщины никогда не доходит до ее свободы в общении с другом.