Поцелуй Иуды - Максим Шахов

Вскоре бесстрастный компьютер высветил сухие строчки досье на Ирпенина Виктора Викторовича, 1948 года рождения. «Трижды судим… "вор в законе"… отличается волевым характером и умением подчинять себе людей… отличные организаторские способности… предельно осторожен… последний раз освободился в 1996 году».

Этим достоверные сведения о Тузе исчерпывались. Дальше все шло с пометкой «по непроверенной информации из оперативных источников». Согласно этим данным после освобождения Туз сперва на год «ушел в тень», а в 1997 году вообще купил себе греческое гражданство и осел где-то на земле древней Эллады. Данных ни о его теперешнем имени, ни о месте жительства в досье не имелось.

Зато там были сведения о некой «фирме добрых услуг», появившейся примерно в это же время. «Фирме» этой приписывалось примерно полтора десятка громких убийств и похищений, так и оставшихся нераскрытыми. Прямых указаний на Туза не было, но многие считали, что за всем этим стоит именно он.

Авторитет Поркуян несколько раз пересекался на зоне с Тузом. Освободился он тоже в 1996 году, но немного раньше. Имелось предположение, что именно Поркуян под руководством Туза и создал за год тщательно законспирированную сеть, ставшую впоследствии основой «фирмы добрых услуг».

Шток с Тузом не сидел, зато около полугода находился в одной зоне с Поркуяном. Убедившись в этом, полковник снова просмотрел досье Поркуяна. Добраться до него никакой возможности не было – Поркуян вслед за Тузом заделался греком и уже больше двух лет не появлялся в России.

– Вот так дела! – заключил полковник Панферов и посмотрел на часы.

Пять минут спустя он уже доложил обо всем заместителю начальника ГУБОПа.

– Если это действительно Туз, – помолчав, сказал тот, – то до живого Богданова мы навряд ли доберемся. И до исполнителей тоже… Но чем черт не шутит? Срочно вызывайте из дому сотрудников информационно-аналитической службы. Пусть «пробьют» насчет Штока и Поркуяна все базы данных – нашу, МВД, ФСБ. Все вновь выявленные связи немедленно давайте в «отработку» на места в соответствующие региональные управления. Если что-то будет, немедленно докладывайте!

– Есть!

Усевшись в «Ауди», Моляр проводил взглядом отъехавший джип Родимцева и прикурил сигарету.

Пальцы его при этом заметно дрожали. Это было что-то новое. Моляр покурил, раздавил окурок в пепельнице и покосился на себя в зеркало:

– Вообще с ума сошел… Так, все – спать, спать, спать!

«Ауди» сорвалась с места и помчалась по улицам ночного Кольцова. То, что с ним происходило, пугало Моляра. Такого с ним раньше никогда не было. И он наивно надеялся, что езда на бешеной скорости поможет ему избавиться от неожиданного наваждения.

Добравшись домой, Моляр по-быстрому принял душ, съел два бутерброда и рухнул на диван. Глаза сомкнулись сами собой, и он сразу окунулся в сон. При этом на его губах почему-то застыла странная улыбка…

Родимцев остановил джип у особняка Богданова в «царском селе», повернулся к Кате:

– Вот и приехали… Пойдем?

Катя смахнула пальчиком слезу с носа, упрямо покачала головой:

– Не пойду. Я лучше у вас, дядя Леша, поживу, пока папу найдут.

Родимцев вздохнул:

– Катенька, это же твой дом. Алла тебя ждет.

– Не хочу ее видеть. Поехали, дядя Леша.

– Катенька, так нельзя. Вы – одна семья. А когда в семье горе, нужно быть вместе и поддерживать друг друга. Алле и так тяжело. И потом, подумай, как это будет выглядеть со стороны. Я одинокий мужчина, а ты уже совсем взрослая девушка. Да и вещей у тебя никаких нет, из старых-то своих небось выросла. А ты же с дороги, тебе нужно принять душ, переодеться во что-то…

– Не буду я надевать ее дурацкие вещи! Я завтра себе все куплю.

В этот момент калитка открылась, к джипу вышла Алла.

– Наконец-то приехали, я уже волноваться начала! Здравствуй, Катенька!

– Здрасьте, – кивнула Катя, даже не повернувшись к открытому окну джипа.

Родимцев смущенно посмотрел на Аллу, вылез из машины, поспешно обошел вокруг.

– Идем, Катенька, в дом.

Катя вздохнула, посмотрела на Родимцева, распахнувшего дверцу, и выбралась из машины.

– Ну как ты? – подалась к ней Алла.

– Нормально, – проговорила Катя, направившись к калитке.

Родимцев с Аллой за ее спиной украдкой переглянулись. Умная девочка Катя, но с характером. И таким, что неизвестно, в кого и пошла. Если что вбила себе в голову, то держись. Ни за что не отступит.

Все трое вошли в дом. Алла уже разогрела в микроволновке ужин, сразу усадила Катю за стол. Родимцев неловко присел в углу, вытер лоб платком.

Катя из принципа даже шмыгать носом перестала, чтобы не выказывать перед Аллой свою слабость. Словно чужие они, хотя вроде бы одна семья. Родимцев покомкал в руке платок, вздохнул тягостно и поднялся:

– Ну что, поеду я?

– Да, Леша, езжай, тебе ведь завтра на работу. Спасибо тебе за все.

– До свидания, дядя Леша, – повернула голову Катя.

Родимцев поспешно попрощался и выскочил на улицу. Атмосфера, конечно, в доме Богдановых – хуже не придумаешь. И беда нежданная, и неприязнь старая, и непонимание – все сплелось в один узел.

Родимцев оглянулся украдкой за воротами, сел в джип и уехал. А в доме тем временем нежданное потепление наметилось.

Пока Алла на стол накрывала, Катя ее волей-неволей разглядывала. Очень красивая Алла Борисова женщина и очень стильная. Стройная, фигуристая, с тонкой талией и пышными волосами. Кажется, только-только с подиума сошла.

Одета безукоризненно, словно не дома на кухне хлопочет, а на благотворительный прием собралась. Губки умело подкрашены, прическа в идеальном состоянии, ни единой пряди выбившейся.

Только за всем этим такой надлом внутренний чувствуется, такое отчаяние, что Катя как-то сразу внутренне смягчилась. Женщина ведь она, хоть и молоденькая совсем. Поэтому и заметила то, чего мужику вовек не разглядеть.

Под глазами у Аллы огромные черные круги залегли. Замазала их Алла тональным кремом, припудрила, чтобы скрыть, но Кате эта женская уловка прекрасно известна.

Говорить она за едой ничего не стала, но впервые за все время почувствовала к молодой жене отца что-то вроде симпатии. Сразу видно, жутко страдает Алла, но горе свое напоказ старается не выставлять.

Так они и сидели молча на кухне – две осиротевшие женщины. Одна совсем молоденькая, другая чуть постарше.

Им бы разрыдаться, выплеснуть свое горе в слезах. Но где там – обе гордые, обе предпочитают свои эмоции не показывать.