Быт и нравы Древней Руси - Вадим Долгов

Согласно наставлениям Изборника 1076 г., прежде всего необходимо соблюдать определенные правила в повседневном общении: богобоязненный (а значит, «приличный») человек ведет себя соответственно. Прежде всего речь идет об определенной умственной дисциплине: он «высок умом», т. е. размышляет на отвлеченные, богословские, «высокие» темы. Но при этом внешне эта погруженность в горние сферы никак не проявляется: ходит он со склоненной головою, и хотя мысли его «въ небеси», но очи приличный человек держит долу (т. е. смотрит вниз, не пялится кругом), «уста стишена» (говорит мало и негромко), он даже ступает тихо. Эта внешняя скромность противопоставлена насыщенной, хотя и несколько однообразной внутренней жизни: сердце его «вопиет к Богу», он быстр умом, принципиально не слушает ничего плохого, а только святые словеса (немного страусиная позиция, но и в ней есть определенный смысл). Не стыдится поклониться «вьсякому, съзъданомо въ образе Божий», т. е. не стесняется поприветствовать любого человека. Почитает старших. Сверстников своих встречает с миром, а младших с любовью. Такой вот древнерусский идеал.

В разделе «Святого Василия како подобаеть человеку быти» Изборника содержатся предписания культурного поведения за столом. Древнерусский человек обедал обстоятельно и поэтому с большим вниманием относился к соблюдению порядка в этой сфере. Нормы почти тысячелетней давности не отличаются от современных, внушаемых человеку с самого юного возраста: есть полагалось без разговоров и умеренно.

Человек, согласно наставлениям автора Изборника, вообще должен говорить мало, а больше размышлять. В случае нужды «отвещаи съ тихостью». «Не дерзу быти словом, ни пререковати въ людехъ». В популярной переводной «Повести об Акире Премудром» (XIII в.) есть интересная пословица на этот счет: «Если бы криком строили дома, то осел бы ревом своим по два дома воздвигал бы за день». Осуждался смех по всякому поводу; это не означало, конечно, что смеяться вообще было нельзя, нужно только, как говорилось: «не скоро в смехъ въпадати, соромяжливу (стеснительному) быти». По древнерусским представлениям, много смеющийся и без умолку болтающий человек не может быть умным. Непозволительно сквернословить. Устав Ярослава устанавливает даже штраф за оскорбление жен различных категорий населения: «Аще кто зовет чюжую жену блядию…»

Поскольку этикет в средневековом обществе был прежде всего востребован в придворной жизни, в Изборнике 1076 года не оставлены были без внимания и правила поведения с вышестоящими. Выделен даже специальный раздел о том, как вести себя в общении с теми, кто находится выше на социальной лестнице, — «О звании сильных», т. е. о том, как быть, если призовет к себе боярин или иной вельможа. Нужно сказать, что наставления и в этом разделе не устарели до сегодняшнего дня, хотя и немного отдают то ли византийским раболепством, то ли системой отношений в горкоме комсомола (что, впрочем, почти одно и то же). Общий их смысл сводится к тому, что в общении с «сильным» (т. е. с начальством в том или ином смысле) необходимо проявлять осторожность, выражающуюся в разумном послушании и почтении. Лучше всего с ними не ссориться и выдерживать некую среднюю линию поведения: «Егда тя призовет сильный, то не отъступаи (не уклоняйся от контактов); и егда паче (вторично) призовет тя, то не нападай (не лезь уж больно шибко на передний план), да не отъринеши себе». В то же время нельзя совсем отстраняться, стоять нужно «не далече», чтобы тебя не забыли. Нельзя держать себя с сильным запанибрата, как будто с равным: «Посреди вельмож не равен ся твори», и лучше не верить всему, что они говорят.

Иное дело — князь: «Князя бойся вьсею силою своею, несть бо страхъ его пагуба души, но паче научишися отъ того и Бога боятися». Князя полагалось слушаться на совесть, здесь проявило себя отношение к князю как к священной фигуре, бытовавшее в древнерусском обществе (см. об этом гл. 2). Здесь требовалось проявить уже не холодный расчет, а искреннее послушание, поскольку князь являл собой символ и воплощение стабильности, общественного и даже космического порядка.

Несовместимы с образом хорошего человека на Руси считались жадность и стяжательство. Моральные нормы владения имуществом неоднократно повторяются в Изборнике.

«Пусть рука твоя согбенна будет на собирание злого имения света сего, но простерта на поддержку бедных». Нужно накормить голодного, напоить жаждущего, приютить путника, посетить больного, не полениться, дойти до темницы — «виждь беду ихъ, и въздохни».

Следует, однако, отметить, что этикетные нормы, зафиксированные Изборником, представляют собой продукт христианской культуры (причем в аскетическом ее «изводе»), распространенность которой на Руси X–XIII вв., да и в самой Византии была весьма ограниченна. Некоторые фрагментарные данные позволяют думать, что в реальной жизни представления о нормах «правильного» поведения были несколько иными.

Во-первых, совершенно очевидно, что для князя, боярина, младшего дружинника, свободного общинника или холопа нормы поведения были различны. Различие это нашло отражение в шаблонах «этикетного», по выражению Д.С. Лихачева, изображения представителей разных социальных групп в древнерусской литературе этого периода: «Для каждой ступени выработались свои нормы поведения, свой идеал и свой трафарет изображения». Так, для князя важны были внешние проявления силы и могущества, благоверия и мужества, для боярина-дружинника — храбрость, мудрость в совете, преданность, для представителя духовенства — отрешенность от мирской суеты, аскеза и пр. Известная доля мирской веселости, терпимая у мирянина, не могла допускаться в поведении монаха или священника и пр.

Во-вторых, идеал христианского смирения не мог быть доминирующим в обществе, элиту составляло военное сословие, главные достоинства которого всегда базировались на признании ценности безрассудной отваги, авантюризма, агрессивности, амбициозности. Скромность теоретически приветствовалась, но должна была иметь границы. В «Киево-Печерском патерике» рассказывается об ушедшем в монастырь князе Николае-Святоше, показывавшем пример по-настоящему скромной жизни, вполне соответствующей системе норм, отраженной в Изборнике. Он действительно три года проработал на поварне, прислуживая всей братии; своими руками колол дрова для приготовления пищи и носил их с берега Днепра (кто бывал в лавре, знает, как крут там склон), потом служил привратником. И это князь! Вопреки всем благостным наставлениям древнерусских книжников, его непосредственное окружение и родственники были отнюдь не довольны его выбором, он вызывал скорее негодование.

И, напротив, как ни призывает Владимир Мономах в своем «Поучении» своих потенциальных читателей к смирению, общий дух его произведения далек от настоящей скромности. Об особом социальном значении хвастовства в военно-дружинной среде свидетельствуют и данные эпоса. По мнению СВ. Козловского, хвастовство былинных персонажей на пиру Владимира Красна Солнышка носит характер манифестации социальной позиции в системе общественных связей эпического княжеского двора.

Собственно, даже проявление скромности у человека Древней Руси часто носило характер вызова общественному мнению, нарочитой демонстрации, противопоставления себя окружающим. Таков, например, знаменитый древнерусский святой подвижник Феодосии Печерский — для него хождение в грязной и бедной одежде в детском возрасте было своего рода знаменем борьбы против матушки, принуждавшей его соблюдать нормы поведения, принятые в среде провинциальных вельмож, к которым принадлежало семейство Феодосия. То есть каждая социальная группа для того, чтобы не выпадать из установившейся социальной практики, должна была использовать санкционированные обществом формы проявления социального статуса, и скромность здесь не имела ценности — ценилась адекватность маркировки. Надевший рубище князь или разодетый в золото холоп в равной степени нарушают порядок, а значит, вызывают общественное порицание.