Подземные. Жив - Джек Керуак

Марду в затылок кулаком, после чего Юрий начинает тянуть ко мне руку – я просыпаюсь я размахиваюсь Юрием держа его за пятки о кирпичную стенку камина. – Проснувшись от этого сна я рассказал все Марду кроме той части где я бью ее или Юрия – и она тоже (в увязке с нашими телепатиями уже испытанными в тот печальный летний сезон теперь осень догрезившаяся до смерти, мы сообщали друг другу множество раз вчувствываясь друг в друга и я бежал к ней по ночам когда она это ощущала) видела сон как я о целом мире вокруг нашей постели, о Фрэнке, Адаме, прочих, ее рецидивный сон об отце убегающем прочь, в поезде, спазм почти что оргазма. – «Ах милая мне хочется прекратить все это пьянство эти кошмары прикончат меня – ты не представляешь как я ревновал во сне» (чувство которого у меня еще не было к Марду) – энергия таящаяся за этим встревоженным сном вытянула из нее реакцию на мое дурацкое безрассудство с мальчиком в красной рубашке («Абсолютно несносный тип в любом случае – заметил по его поводу Кармоди – хоть очевидно и хорошенький, в самом деле Лео ты был смешон» а Марду: «Вел себя как маленький мальчик но мне нравится».) – Ее реакция разумеется была неистовой, придя домой, после того как выволокла меня из «Маски» на глазах у всех включая ее друзей из Беркли которые видели а возможно и слышали «Или он или я!» и безумие юмор и тщетность этого – придя в Небесный переулок она нашла в коридоре шарик, славный молодой писатель Джон Гольц живший внизу надувал шарики для детишек со всего Переулка целый день и некоторые валялись в коридоре, с шариком который у Марду был она (пьяная) танцевала по всему коридору, отдуваясь и пыхтя и подкидывая его становясь в многозначительные танцевальные позы и говорила так что я не только вынужден был бояться ее безумия, ее сумасшествия клинического типа, но это еще и глубоко ранило мне сердце, да так глубоко что она следовательно не могла быть безумна сообщая нечто столь взвешенно, с точной – чем бы то ни было – «Ты теперь можешь идти раз у меня есть этот шарик». – «То есть как это?» (Я, пьяный, на полу затуманенный слезами). – «Теперь у меня есть вот этот шарик – Ты мне больше не нужен – до свиданья – уходи – оставь меня в покое» – заявление которое даже в моем пьяном чаду наполнило меня свинцовой тяжестью и я лежал там, на полу, где проспал час пока она играла с шариком и в конце концов сама завалилась спать, разбудив меня под утро чтобы раздеться и залезть под одеяло – и эта ВИНА-Ревность впервые проникла мне в разум – а суть всех этих россказней такова: я хочу Марду поскольку она начала отвергать меня – ПОСКОЛЬКУ – «Но бэби это был сумасшедший сон». – «Я так ревновал – Мне было плохо». – Я внял вдруг тому что Марду сказала в первую неделю наших отношений, когда, как я тайно думал, у себя в уме втихомолку заместил ее важность важностью моей писательской работы, как, во всяком романе, первая неделя так интенсивна что все предшествовавшие миры подлежат пересмотру, но стоит энергии (тайны, гордости) начать убывать, как старшие миры благоразумия, благосостояния, здравого смысла, и т. д., возвращаются, поэтому я тайно говорил себе: «Моя работа важнее Марду». Тем не менее она почувствовала это, в ту первую неделю, и теперь сказала: «Лео сейчас что-то по-другому – в тебе – я это в себе чувствую – я не знаю что это». Я очень хорошо знал что это было и сделал вид что не могу выразить это словами ни для себя ни меньше всего на свете все равно для нее – теперь вспомнил, просыпаясь от кошмара ревности, в котором она обнимается с Юрием, что-то изменилось, я это ощущал, что-то во мне надтреснулось, возникла некая новая утрата, даже некая новая Марду – и, опять-таки, разница не была изолирована во мне кому снился рогоносный сон, но в ней, в субъекте, кому он не снился, но кто как-то участвовал в общем горестном смятенном сне всей этой жизни со мной – поэтому я чувствовал что она может вот этим самым утром посмотреть на меня и сказать: что-то умерло – не из-за шарика и «Ты теперь можешь идти» – а из-за сна – и вот поэтому сон, сон, я продолжал твердить про него, отчаянно я все жевал и говорил о нем, за кофе, ей, в конце концов когда пришли Кармоди и Адам и Юрий (сами по себе одинокие и жаждущие вытянуть все соки из этого великого потока текшего между Марду и мною, потока в который как я позже выяснил все хотели попасть, в коловращение) я начал рассказывать про этот сон им, подчеркивая, подчеркивая, подчеркивая роль Юрия, где Юрий «всякий раз когда я отворачиваюсь» целует ее – естественно остальные желают знать и свои роли, о чем я рассказал с меньшей живостью – печальный воскресный день, Юрий выходит купить пива, закусон, хлеб – немного поели – и вот несколько настоящих борцовских поединков разбивших мне сердце. Ибо когда я увидел как Марду прикола ради борется с Адамом (который отнюдь не был главным негодяем в моем сне, хотя сейчас я прикинул что должно быть поменял лица местами) меня пронзила та боль что ныне охватывает меня всего, та первоболь, как славно она выглядела в своих джинсах борясь и сопротивляясь (Я сказал «Она сильная как черт, вы когда-нибудь слыхали про ее драку с Джеком Стином? сам попробуй Адам») – Адам уже начавший бороться с Фрэнком подтолкнутый каким-то разговором о захватах, теперь Адам пригвоздил ее к полу как бы совокупляясь (что само по себе меня отнюдь не ранило) – то была ее красота, ее игра в борьбу не на шутку, я гордился, я хотел знать как Кармоди себя чувствует ТЕПЕРЬ (чувствуя что должно быть он вначале относился к ней критически за то что она негритянка, он-то техасец и притом техасец-джентльмен) когда видит как она великолепна, как сестренка, запросто вписывается, смиренная и покладистая к тому же и настоящая женщина. Даже почему-то присутствие Юрия, чья личность уже была подпитана у меня в уме от энергии сна, прибавляло толику моей любви к Марду – я вдруг полюбил ее. – Они хотели чтоб я пошел с ними, посидеть в парке – как было уговорено на серьезных трезвых конклавах Марду сказала «А я останусь здесь и почитаю и кое-что сделаю, Лео, ступай с