Фототерапия - Олег Анатольевич Рудковский

— Если ты говоришь о чувствах… — начал было я, но она перебила.

— Не о чувствах. Совсем не о чувствах. Мы видимся чрезвычайно редко, и это добавляет в наши отношения изюминку, но и это же закрывает от нас наши чувства. Мы скучаем друг по другу, и, когда встречаемся, нам наша встреча кажется верхом блаженства. Так ведь легко спутать любовь с восторгом. Нет, я говорю об обыкновенной уверенности. Где гарантия, что мы, в конце концов, не придем к выводу, что друг без друга нам не обойтись. И что тогда? Как сложится наша жизнь тогда?

Я понял ее, но не собирался отвечать прямо. Я понял также подоплеку ее вопроса. Ведь был бы я устроенным в жизни человеком, такого разговора бы не возникло. Она бы знала, к примеру, что есть у меня квартира, есть работа, что она может выйти за меня замуж в любой момент, не опасаясь остаться у разбитого корыта. Я понимал ее, но мне это все равно не нравилось.

— Помнишь первый день нашего знакомства? — спросил я ее. — Я тогда тебе говорил, что не привык просчитывать шаги. Так вот, таким я и остался. Я качусь себе по жизни, беру то, что плывет в руки, не бешусь особо, если течение что-то уносит от меня.

— Но ведь я совсем другая! Мне нужна уверенность.

Я подумал немного над этим. Ей нужна уверенность, что ж, ясен перец, какой женщине она не нужна. Я хотел в тот момент курить и не желал особо вникать в смысл ее слов. Если бы я проявил больше усердия, кто знает, как бы все сложилось в дальнейшем. Просто обыкновенное желание покурить… а такие последствия. Кто бы мог подумать.

— Значит, с этой стороны мы с тобой не подходим друг другу, — легкомысленно заявил я и тут же забыл о своих словах.

А вскоре я начал замечать со стороны Лены Озеровой легкую отчужденность. Отчужденность росла, и уже через полгода у нас с ней все закончилось. Без сцен, без нудных, бесконечных и ничего не приносящих разговоров, как это случается между мужьями и женами. Просто она перестала приезжать домой на выходные, и мне ничего больше не оставалось думать, кроме как, что я отвергнут. Я не смог дать ей уверенности в завтрашнем дне, и ее чувства не выдержали.

Я не винил ее. Было тяжело, а минутами — жутковато, но окончательного краха надежд я не ощущал по той простой причине, что не было их, этих надежд. Я близко к сердцу принял наш разрыв и нашел успокоение в стихах. Потом мне рассказывали, что она пустилась во все тяжкие, меняя партнеров каждый день. Я в это не верил. Это бы значило отказ от уверенности в будущем, и тогда какой смысл был бросать меня? Хотя женщины порой выдают и не такие номера. Но я все равно не верил сплетням.

Я не делился своими горестями с Альбертом. Мы дружили, но не сказать, чтобы были не разлей вода. Ближе к пятому курсу Эйнштейн тоже стал отдаляться. У него появились знакомства в сфере бизнеса, он стал частенько пропадать по вечерам с незнакомыми мне людьми, иногда я встречал его на улицах с женщинами, рядом с которыми я постеснялся бы даже пройтись.

Так или иначе, его я тоже не винил. Нас не связывали никакие обязательства, он не клялся мне в вечной дружбе, просто время расставило все по своим местам. Оно всегда так поступало. За всю свою жизнь я так и не обзавелся настоящим, истинным другом. Повсюду — одни знакомые и приятели, вроде Володьки Кашина и Сергея Арсланова. Но от них мне ничего не нужно. Все, чего я был лишен в жизни, я обрел, сидя за процессором фирмы Фуджи для широкомасштабной печати фотоснимков.

Глава 17

Немного посидели после закрытия. Володьке Кашину стукнуло 26 лет. Он пришел в магазин без пяти восемь с полными пакетами пива и провианта. Мы дождались приезда Коновалова и Байдакова, быстро организовали стол, достали бокалы. Бокалы каждый припасал для себя; был среди них и мой, только сегодня он оказался невостребованным: моя смена, а во время работы я не пью. Пришел Серега Арсланов, Леня Ефремцев привез заказы пораньше. Не было только Ирины Галичевой. Володька звонил ей домой, но никто не брал трубку. Жаль.

Мы уселись за стол выпить за здоровье коллеги. Володька не обладал такой броской внешностью, как Серега, он был худощавым и длинным, свои белесые волосы он постоянно собирал сзади в хвостик. Он тоже был женат, и, судя по выражению лица его супруги, в те редкие моменты, когда я встречал их вдвоем, она была вполне довольна своей жизнью.

— Кто скажет тост? — Андрей Байдаков поднял бокал. Он и сам был не дурак поболтать, но всегда уступал право первого слова. Для раскачки, наверное.

— Маринка, ты скажи! — внезапно предложил Серега Арсланов. — Как единственная девушка, явившаяся почтить память коллеги.

— Чего болтаешь! — фыркнула Маринка. — Какая память, у нас ведь не похороны.

Сам Володька молча краснел, уставившись на бокал с пивом с глуповатой улыбкой на лице. Сейчас его начнут хвалить. Что ж, радует то, что хоть в такие дни можно услышать похвальбу от начальства. Не то чтобы они были черствые, просто боялись нас сглазить.

— Ладно, я скажу. — Коновалов одним движением руки оборвал словесный баскетбол. — Как старший. — Несколько секунд он сосредоточенно обдумывал предстоящий тост, а я, наблюдая за ним, понял, то относится он к этому довольно серьезно. Возможно, единственный из всех присутствующих.

В самом деле, тосты — весьма и весьма ответственное дело. Личин тостов — тысячи, не меньше, чем в фотореалиях, что проносятся мимо меня каждую смену. Жаль, что нельзя запечатлеть тост на фотографиях. Пару раз в жизни мне приходили на ум неплохие, по моему мнению, тосты, но мне так и не удалось выразить их словами: один раз меня перебили, в другой мне помешала природная застенчивость.

— Я вот что хочу сказать, — начал Коновалов. — Вот мы собрались здесь — да? — самые разные люди. Все мы личности, у всех у нас свои заскоки, свои цели, мы, можно сказать, люди разных миров. Но сейчас я этого не ощущаю. Мы сидим здесь — да? — за одним столом, нормально, кушаем, выпиваем, и никому из нас дела нет до заскоков другого: мы все равны. Бывает так, что человеку нужно упасть, чтобы почувствовать соседа, чтобы понять, что все мы