По повестке и по призыву. Некадровые солдаты Великой Отечественной - Юрий Мухин

Он говорил, а у меня слезинки сами выскакивали из глаз. Взял он мой фартук из моих рук:

— Вытри слезы, будем считать их слезами радости и победы.

Заставил меня немного выпить и покушать. Потом заказал вальс «В прифронтовом лесу», и мы пошли с ним танцевать, потом меня пригласил Василий Иванович Кузнецов, потом танцевали с командиром корпуса, с Петром Михайловичем. Я этот вальс до сих пор люблю. Вот так пришлось Победу отпраздновать.

Праздник прошел, и мы продолжали исполнять свои обязанности мирной службы. А вечерами иногда около казармы, иногда на улице устраивали под баян танцы перед отбоем.

Приехал как-то раз наш генерал-лейтенант, Петр Михайлович, приглашает меня танцевать, и мы танцуем. Я сразу подумала, что генерал наш что-то осмелел ко мне, после того банкета, когда я танцевала с Жуковым. Зачастил он к нам, стал уделять мне все больше внимания, заводил беседу, встретив где-нибудь на улице.

Однажды, как-то к вечеру дело было, подъехал к казарме на машине его адъютант, капитан Чкония, вызывает меня, пригласил сесть в машину и говорит:

— Генерал меня послал к тебе на переговоры, что если ты согласна с ним поужинать, то мы сейчас поедем, если нет, то пойдешь спать.

Да… как сейчас говорят, вопрос, конечно, интересный… Я сижу думаю… думаю, а он говорит:

— Хватить думать, заводить машину?

— Не знаю.

— Поехали?.. Ну?

— Поехали.

И приехали. Стол накрыт на двоих. Сердце где-то мое в сапогах, и даже в пятках. Не могу его ощутить, что со мной, где я? Что я делаю? Себя не узнаю. Сели, стали кушать, какое-то вино (для меня все это мрак). Я ведь деревенская девчонка, все это для меня впервые, как вести себя, что говорить, все в тумане. Потом он завел музыку, мы стали танцевать, он прекрасно танцевал. Потом вышли на балкон, и там он меня поцеловал, и я не сопротивлялась. Он мне явно нравился. А потом случилось то, что должно было случиться. И он меня взял на руки, и носил, и приговаривал «Никому, никогда я тебя не отдам». Итак, я стала у него жить. Петру Михайловичу было 44 года. Первая жена, Зоя, ушла от него к другому, пока он учился в академии, и забрала сына. Он назло, спонтанно женился на той, что не любил. Детей не было, она жила в Москве, и он ее к себе не брал. Были у него повар, денщик, адъютант и 2 шофера, хотя он сам отлично водил машину. Была у него маленькая собачка, и он ее звал Кабысдох. Нас приглашали на банкеты как супругов. Чкония, адъютант, повозил меня по ателье, и меня красиво одели. Везде, даже на футбол, он не ездил без меня. Жили мы на даче Геринга. Неописуемой красоты шикарный розарий. Утром рано Петр Михайлович приносил мне розу с капелькой росы. Веранда освещалась через пол, сделанный из толстого стекла. Метров в пятнадцати от здания — мостик, водоем, карпы кишели в нем, одна забава, наберу хлеба и кормлю их. Купаешься, а они вместе с тобой купаются. Дорога лесная, но асфальтированная, и едем с ветерком. Вдруг он резко поворачивает руль в сторону леса и туту же тормозит. Но мы уже врезались в дерево, фары вдребезги, бампер помят. Петр порывисто меня обнял, бледный, шепчет:

— Прости, прости, моя милая, я хотел с тобой вместе погибнуть, я подлец, не имел я права отнять у тебя твою жизнь, которая такой ценой у тебя сохранилась. Прости, прости!

Везде стал брать меня с собой, кроме штабной работы, и оттуда обязательно позвонит. Но с этого момента во мне что-то перевернулось. Я верила ему, что он меня любит, но не до такой же степени, чтобы разбиться вместе и глупо на машине.

В июле переехали в Геру, ее брали американцы, а потом по договору она перешла к нам. Мы прибыли и удивились, что город чистенький, не разрушенный, трамваи ходят. Воттак немцы сдавались американцам, которые счи-таюттеперь, что это они завоевали Германию. Как нечестно, мы воевали, а они к нам в пай вошли.

Мы стали жить в особняке сбежавшего на Запад фабриканта, у которого было девять фабрик. В особняке два этажа, много комнат. На первом этаже кабинет хозяина с охотничьими трофеями. В стене вроде как беседка, в виде грота, стены, потолок выложены красивыми камнями, и растения свисали по стене змейкой. Течет-журчит вода в маленьких озерцах, и там рыбки плавали. Нажатием кнопки менялась вода. Посреди грота столик и два кресла из берез, не выделанных. Большая библиотека. Все это оставлено нетронутым.

Ездили мы по городу, знакомились с другими командирами, иногда заезжали в гаштет, пили пиво. Заехали сфотографировались вместе, по отдельности. И свое фото он подписал: «Зоиньке, самой лучшей девушке во всем мире» и подпись. Мы часто фотографировались и на старом месте: в розарии, на веранде вдвоем, на лужайке своей «семьей»: адъютант, повар, шофера, ординарец….

Я все чаще стала думать о доме. Сказала, что я очень скучаю по маме.

— Я вижу, что тебе скучно, — говорит он, — и даже хотел предложить работу в политотделе, а затем и звание повышать. Но давай договоримся о твоей поездке домой с условием, что ты вернешься. Во всем корпусе я всегда найду человека из Волчихи и отправлю с ним тебе документы и деньги. А я встречу тебя, только скажи мне хоть раз «ты».

Нет, и сейчас я не смогла бы назвать его на «ты», никак не могла нарушить субординацию возраста и воинского звания. Он сердился и даже начал называть на «вы». Но я не могла переломить себя. Наступило расставание. Он сам поехал до Вюнсдорфа, провожать меня. Сидим мы с ним на заднем сиденье, он обнял меня и говорит:

— Хочешь, мы повернем назад.

— Нет.

А сама плачу, наверно, чувствовала, что не увижу его. Адъютант Чкония сопровождал меня до Москвы, чтобы там посадить на поезд. А в Москве уж сказал:

— Я тебе секрет скажу. Генерал меня с доверенностью послал к жене на развод с ней, пока ты ездишь, он будет холостой.

Да… но получилось все не так. А прожила я с ним как в сказке. Может, поэтому, прошу у него прощения.

Приехала я в свою деревеньку, и такая она родная, теплая мне показалась, и все немецкие города с дворцами и

деревни с садами, ухоженные, ничто против моей деревеньки. Прежде всего узнала я новость, что моя сестра Катя вышла замуж за Кетько Никиту Федоровича. Я была рада этому браку так как он был мне друг и вообще хороший человек. Жена у него умерла в начале войны, а у нее муж погиб на фронте. Я немедленно решила посетить его. Прихожу в его кабинет, встретились. Он открывает ящик стола, достает табак, что я выслала, и говорит:

— Вот, давай перекурим за победу, хотя я и бросил курить.

А я тоже бросила курить, мой генерал не курил и мне не давал. Но что не сделаешь ради победы. И мы закурили.

Потом дома мы отметили встречу. Живу месяц, и из Барнаула, из крайкома комсомола, мне приходит телеграмма, просят прибыть. Я поехала, оказывается, бывший секретарь мамонтовского райкома комсомола узнал, что я вернулась, и в крайкоме решили вызвать и поговорить со мной. Вызвали, я приехала, стали предлагать мне работу инструктором общего отдела. Дали подумать ночь.