Самурай из Киото - Михаил Белозеров

А Натабура, не видя этого, перекатился через плечо, стараясь выйти на дистанцию ма-ай, и вскочил, одновременно ставя блок и опасаясь удара по голове или спине. Однако лже-Бенкэя стоял на колене. Его связки были подрублены, и казалось, что на ноге надет красный чулок, настолько обильно струилась кровь. Он силился встать, но не мог. Он старался вырвать из земли дзё, но у него не хватило сил вытащить его и до половины.

Не колеблясь ни мгновения, Натабура (тем более что Язаки напоследок удружил – выбросив дубль три-три) одним движением отсек голову лже-Бенкэя. Она покатилась по пыльной дороге, подскакивая на кочках. Капли горячей крови запрыгали в пыли и траве. Туловище стояло несколько мгновений, фонтанируя кровью, а потом рухнуло набок, и крики ярости раздались с небес.

Осталось расправиться с Антоку и Биру – глупым демоном страха и ненависти. К этому времени Антоку уже был на расстоянии взмаха веера, а Биру перебрался через мост, громко щелкая хвостом и разнося в щепки настил.

Натабура повернулся в сторону Антоку – как к наименьшей опасности – и, заметив, что его противник не так уверенно действует мечом, как луком, в одном прыжке ударил в горло. Он использовал не кусанаги, которым отбил встречный удар, и не годзуку, который так и лез в руку, а всего-навсего сухэ – кольцо с крохотным лезвием, движение которого повторяло иероглиф пламени и символизировало вечность.

Антоку страшно удивился. Только что он видел перед собой противника и готовился растерзать его вместе с подоспевшим диким Биру, но ноги вдруг стали ватными, непослушными, и он летел в пустоту, из которой не было возврата. Именно это увидел Натабура в состоянии мусин – хвостик последних ощущений Антоку. Самое странное заключалось в том, что это видение в одинаковой мере касалось их обоих, иными словами, любой из них в равной степени мог погибнуть. Просто Натабура оказался на долю мгновения быстрее. В этот момент он понял, что рано радуется, что погиб – слишком много времени он потратил на Антоку, и уже чувствовал, как дрожит земля под тяжелой поступью Биру. Правая рука Натабуры еще касалась горла Антоку, и краем глаза он успел заметить, как глупый демон страха взмахнул хвостом, хотел подпрыгнуть, но было поздно.

Однако глупый Биру рано торжествовал победу – солнечные лучи пали на белоснежную Нангапарбату, окрасив ее в желтые цвета, наступило утро, и игра прервалась сама собой.

Запрещалось ходить и говорить, есть и пить. Ёми были взбешены. Натабура удивился, как их сразу не растерзали, хотя и достаточно грубо, под горестные стенания и проклятия, водворили на прежнее место. Вождь Хан-горо соблюдал видимость законности, а шаман Байган, похоже, плел интриги – сквозь щель было видно, как он вербовал сторонников, произнося на ступенях пагоды пламенные речи. Но даже и без этих речей Натабура понимал, что следующую ночь им не пережить и что на них спустят всех мыслимых и немыслимых собак, то бишь всех местных демонов и духов, не говоря уже о Биру, который, конечно же, ждал на выходе из Будды. К тому же племя занималось погребением. А погребение, как известно, не терпит суеты.

Язаки, который вначале было радовался, как ребенок, теперь безучастно лежал в углу, отвернувшись к стене, тем более что на этот раз ни еды, ни питья за их подвиги не полагалось. Плохой признак, здраво размышлял Натабура, машинально играя со щенком: «Цап-царап… цап-царап… утащат нас… утащат нас…» А что ты еще ожидал? Кими мо, ками дзо! Не бочонок же пива за убиенных? Вот кого жаль, так это Антоку. В сугоруку он выглядел не героем, а жертвой. Чем-то даже был симпатичен Натабуре. И вообще, откуда ёми могли знать, что в моем лице столкнутся с самураем? Руку даю на отсечение, что Антоку даже не ведал, кто такие самураи, а привык действовать на свой деревенский манер, то есть в стиле забияки. Наверное, он считался местным заводилой и не знал себе равных. Это его и погубило.

В лучах солнца плавали пылинки. Было жарко, сонно и тревожно. «Если бы я выбирал, – думал Натабура, – то предпочел бы оказаться дома, в монастыре Курама-деру. Что бы я сделал? Наверное, пошел бы посмотреть на Верхние ручьи или спустился в низину, где водится форель и где марево колышется над мхом и травой, а в ивняке посвистывает ветер, налетающий с океана. Наверняка я бы наелся ягоды и завалился в траву, если, конечно, поблизости не будет учителя Акинобу, ведь он никогда не давал поспать, а учил всегда и везде быть настороже». Приятно было думать о прошлом, которое, по утверждению Будды, учит будущему.

Правая рука все еще болела, распухла, и Натабура как мог оберегал ее и от неуемно темпераментного щенка, и от случайного движения. Иногда, правда, ему удавалось щелкнуть щенка по носу, отчего тот злился и рычал.

Щенок, пробравшийся под шкурами, скрашивал заточение и даже в знак дружбы притащил обглоданную, вонючую моталыгу. Сделал он это, пятясь задом, и произвел столько шума, что стражники ёми по обе стороны двери стали колотить в нее и требовать тишины сообразно обстановке – где-то в нижней части долины, похоже, у реки ёми пели погребальные гимны, пахло гарью и дымом. Щенок оказался сообразительным и на мгновение притих, а потом снова занялся тем, что умел лучше всего, то есть драться и кусаться. Зубы у него были острые, как у морских рыб, а уши крохотные, как ноготь на мизинце Натабуры. При этом он искренне считал себя взрослым и рычал, как настоящая грозная собака. На самом деле получалось не громче, чем у пары-тройки сасарибати – шмелей.

Вдруг Язаки испуганно подскочил и воскликнул:

– О, Баку! Съешь мой дурной сон!

Оказывается, ему приснилось, что его бросили в чан с кипящей смолой, а Баку – пожиратель снов – призван был избавить от кошмаров.

– Похоже, уже все готово, – напугал его Натабура еще больше, кивая в ту сторону, откуда доносилось пение.

Язаки, выпучив и без того круглые глаза, на карачках подполз к стене и, припав к щели и втянув в себя, как собака, воздух, забубнил:

– Не хочу… не хочу умирать…

Его страхам способствовал клок черных волос на балке, которых он, как чумы, сторонился все это время.

– Очухался? – спросил Натабура.

– Да! Да! – воскликнул Язаки. – Думаешь, я не понимаю, что ты из-за меня остался?

– Хоп! Тихо! – предупредил его Натабура, косясь на двери.

«Понесло чудака на откровения, – неприязненно подумал он. – Кими мо, ками дзо!»

– А чего тихо?! – правда, на тон ниже вопросил Язаки. – Жратвы мало дают, не поют. И вообще…

– Ты тоже был на высоте… – похвалил Натабура, пропуская мимо ушей нытье о еде, кото-рое в устах Язаки стало привычным, как горный ветер.

Язаки поежился, словно уже видел перед собой чан с кипящей смолой.

– Правда? – Ему хотелось верить, что и он на что-то годится, кроме Чертогов.

– Правда. Не бойся, – успокоил его Натабура, – скорее всего, нас берегут для второго тура. Иначе прикончили бы сразу. Но и на этот раз мы выдержим.