Личный лекарь Грозного царя - Александр Сапаров

– Ну что, Борис, сказать хотел?

Тот встал, закрыл двери в палату:

– Сергий Аникитович, снова за свое? Совсем не бережешься. Хочешь, скажу, сколько у меня уже по-тихому татей прикопано? А ведь все по твою душу. Конечно, ты мне много помог, чтобы охрану организовать, – сказал он с трудом последнее слово, – но так не опасаться, как ты делаешь, нельзя. Ведь договорились, что, когда на коне, ты тегиляй надевать будешь. Для чего тебе мастера на него железо подшивали? А вечор мои лучника взяли. Так когда этого татя с крыши скинули, его кто-то из самострела успел пристрелить.

– Так что же делать, Борис, не выведешь же всех врагов!

– А надо, – жестко сказал Кошкаров, – каленым железом их выжечь всех. Я тут кое-что выяснил – у меня в подвале второй день на цепи один сидит, страдалец. Вот вечерком пойдем со мной, не все мне да Гришке немому его песни слушать.

Гришку немого Кошкаров привез с собой, его друг и личный палач был спокойным, незаметным человеком. Но предан он был Кошкарову как собака. В свое время был он пойман разъездом казанских татар и, прилично зная татарский, столько им наговорил хорошего во время пыток, что они плюнули на все сведения и отрезали ему язык. Кошкаров отбил своего приятеля, по-тихому перерезав всех его мучителей. Потом отвез полумертвого Гришку к лекарю. Никто не думал и не надеялся, но тот выжил. Пережитые страдания сделали его совершенно безбашенным, и он у Кошкарова после этих событий исполнял роль палача.

Свою команду мой безопасник вышколил до совершенства. Но пытать людей могли далеко не все. Меня же всегда удивляло, что такой человек, как немой, очень любил животных, собаки, как и дети, ходили за ним табуном по двору, хотя дворня Гришку изрядно побаивалась, пусть тот никогда ни с кем даже не ссорился. А моя бывшая кормилица, когда его видела, все крестилась и шептала молитвы. Мне все это не нравилось, но с волками жить – по-волчьи выть. Не бегать же все время к царю и жаловаться, что плохие бояре или англичане мне жить не дают.

«Si vis pacem para bellum»[1], – подумал я, когда Кошкаров первый раз сообщил, что у него есть свой пыточных дел мастер. Этих убийц и шпионов никто сюда не звал, так что пусть выкладывают все, что знают.

– Так, Борис, надо бы его в Разбойный приказ передать, пускай он там все говорит.

– Сергий Аникитович, давай мы его вначале сами поспрошаем, кто послал да что говорил, сколько обещал. Гришка мой большой специалист, не то что мясники в приказе, на тате этом ни единой ранки не останется. В Разбойном приказе людишки разные обитают, глядишь, и преставится наш тать ненароком. А так хоть узнаем, кто на тебя опять обиды накопил, соседи-то твои, посмотри, с одной стороны двор Аглицкий, с другой стороны – на Зарядье у Никиты Романовича подворье такое, что полк стрелецкий требуется, чтобы его взять. И тебе нужно такое же делать: о твоем богатстве по Москве слухи ходить начинают. А вот о силе твоей никто ничего не говорит. Никита Романович Захарьин-Юрьев боярин расторопный, но вот со Щелкаловым они дружбу водят – им, я так думаю, не по нраву твое возвышение, тем более что помнят они о Бельских и Годуновых. Не понять им, что не думаешь ты о них, боятся, считают, что так же в опалу могут попасть али вообще головы лишиться. Тем более что Никита Романович с осени в Москве проживает, собирался Батория воевать, да не получилось, так что есть время другими делами заняться, – многозначительно закончил Кошкаров.

– Хорошо, хорошо, уговорил, Борис, пойду с тобой, хотя и не люблю я на мучения человеческие смотреть.

– А мне, думаешь, Сергий Аникитович, нравится на них смотреть? Я потом всю ночь перед иконой заступницы нашей Девы Пречистой молюсь, чтобы простила меня, грешного.

Остаток дня я провел в беседах со своим гостем: благодаря Кошкарову мы могли вести хоть какой-то диалог. Вечером Тихо Браге переоделся в парадную одежду и отбыл в Кремль в сопровождении десятка охранников.

После ужина я сказал Ирине, что мне надо еще кое о чем побеседовать с главой охраны, и вышел из дома. Борис повел меня к своему местопребыванию – отдельному каменному флигелю, где у него была своя, выражаясь современным языком, штаб-квартира. Еще когда он выбирал себе место, увидев, что во флигеле есть большой подвал из нескольких помещений, остановился на нем. Да и я, когда увидел подвал с несколькими камерами и вмазанными там железными кольцами для кандалов, подумал, что мой официальный отец окольничий Аникита Иванович для царя занимался не очень благовидными делами.

Мы спустились по мрачному сырому коридору и вошли в подвал, низкие сводчатые его потолки тоже были сыроваты – все-таки близкое соседство с Москвой-рекой давало себя знать. В подвале у стола сидел Гришка, ожидая нас, больше никого не было. Увидев нас, он встал и открыл дверь в следующую палату – дверь была сделана из толстых дубовых плах и поэтому почти не пропускала звуков.

За дверью была темнота. Вошел Гришка с горящей в подсвечнике свечой. В тусклом свете было видно небольшое помещение, голый пол с кучей соломы и лежащий человек в железном ошейнике, с тянущейся от него к стене железной цепью. Гришка подошел к стене и начал крутить какое-то колесо. Загремела цепь, таща за ошейник узника. Тот ошалело вскочил, протирая глаза. Через минуту он уже был притянут к стене вплотную. Палач ловко прикрутил ему ноги и руки к той же стене такими же цепями, и молодой парень практически был распят на древней каменной кладке.

После этого Гришка молча вытащил огромный нож и, разинув рот, замычал, показывая ему уродливый обрубок языка.

Парень завизжал и начал дергаться в цепях, а наш палач медленно подходил к нему и, неожиданно сдернув его порты, схватил за половые органы и резко провел ножом по коже, парень завизжал еще сильнее и неожиданно обмяк, по его бедру со стороны пореза медленно потекла струйка крови.

Тут в дело вступил Кошкаров – он оттеснил в сторону Гришку и похлопал парня по щекам, а затем окатил его из ведра водой, в которой плавали небольшие льдинки. Наш узник открыл глаза.

– Гришка, мать твою, – неожиданно зло заорал Борис на палача, – ты что, собака, делаешь, тебе кто разрешил уродовать парня?! Эй, парень, ты как? – уже спокойнее он обратился к пленнику. – Не успел этот гад у тебя ничего отрезать? Да ты не бойся, мы ему ничего не дадим с тобой сделать. Ты же человек понимающий, все нам расскажешь и пойдешь себе домой, тихо-мирно, к матушке с батюшкой. Тебя хоть как звать-то?

– Мироном, дяденька, меня зовут, – прошептал узник, боязливо косясь на Гришку, который продолжал ухмыляться и крутить нож в руке.

Я стоял, смотрел и думал: «Вот, оказывается, еще когда началась игра в плохого и хорошего полицейского, а я Борису советы хотел давать…»

– Но только ты смотри все нам расскажи, а то даже я не смогу этого изверга удержать, разозлится совсем – и нас еще покалечит с тобой вместе. Ну давай, давай говори, кто послал, зачем, что здесь должен был сделать? – настойчиво внушал Борис.