Женщины в игре без правил - Галина Щербакова

Так они ехали, Мария Петровна с ощущением какой-то бездарной катастрофы, а Павел Веснин тихо и покорно.

Она сразу отправила его в душ, а потом достала новую рубашку, которую купила для Кулачева, но отдать еще не успела. Строгая темная рубашка в тоненькую полоску.

— Потом вернете, — сказала она, — а я постираю вашу. И не говорите ничего, не говорите! Я веду себя абсолютно как идиотка, знаю без вас. Поэтому облегчите мне бремя моей идиотии — подчинитесь ей. Еще я вас лопою чаем, и самое время будет ехать к самолету.

Они не разговаривали. Он выпил чашку чаю без ничего и пошел к двери.

— Я бы сказал вам спасибо, — сказал он у порога, — но я не верю в слова.

— Я тоже, — ответила Мария Петровна с излишним значением.

Она замочила в тазике его рубашку. Она ни разу не стирала Кулачеву. Не стирала зятю. Миллион лет прошло с тех пор, как она что-то стирала мужу. Она расправила в воде черный от грязи воротничок, почувствовала острый запах мужского пота. И ее просто скрутило желание, тоска по Кулачеву, по его рукам, губам, по его запаху совсем другому, но тоже временами острому и сильному. "Нет! — сказала она себе. — Нет! Надо рвать сейчас, пока я еще хоть чуть-чуть сильна. Потом не сумею… Стану подозрительной, начну быстро стареть, ну сколько там у меня лет до того, как бросится в глаза разница в возрасте? И вслед скажут…

Ведь обязательно скажут… А я буду как бы не слышать, а слышать буду, всегда и всюду, даже тогда, когда все будут стоять с замкнутыми ртами. Я буду слышать сквозь них".

Раздался телефонный звонок, и она сразу схватила трубку.

— Слава Богу! — услышала она голос Кулачева. — А я уже на дороге в милицию. Я сейчас буду!

— Нет, — закричала Мария Петровна. — Нет!

У меня Алка.

— Ты не ошиблась? — тихо спросил Кулачев. — Ты уверена? Алка сидит на террасе в качалке и ест яблоко. Я ей, между прочим, представился.

— Все равно, — отчаянно сказала Мария Петровна. — Все равно. Не приезжай!

— Тебе что-то наплела Елена? Так?

— Значит, продукты все-таки у нее твои?

— Мои. А чьи же?

— Вот и все! — сказала Мария Петровна и положила трубку.

«Он приедет, и я его не пущу, — твердо решила она. — Я лягу костьми».

Цена наших намерений ничтожна.

Кулачев был через полчаса, и она его впустила…

Елена проснулась ночью от странного сна.

…Темное поле. По полю идет Павел Веснин и странно вертит шеей, как будто ему мала рубашка. Ему навстречу идет женщина, и Елена понимает, что она идет его убить. Ей надо добежать до них, чтобы успеть оттолкнуть — Веснина ли, женщину, главное, чтобы пуля (она знает, что это будет пуля) пролетела мимо. Но когда она почти добегает, она видит, что вокруг дети, и если пуля пролетит мимо намеченной жертвы, она попадет в кого-то из детей. Как бы нет выбора… Нет выбора… На этом месте она проснулась с абсолютно ясной головой и стала думать, что бы это значило, потому что не значить ничего такой сон не мог. Кто-то ей говорил из «сестер-вермут», что именно такие, многозначительно образные сны как раз ничего и не значат. Глубинную информацию, тайное знание таким сно-кинематографическим языком не передают. Вещие сны — таинственны, закодированы… Она вспомнила, что их «рубильник» так просвещала, когда они завели в отделе «сонник», и уже на третий день от частого употребления он рассыпался на отдельные странички. Мадам Счастье смеялась над ними, но они как проклятые разыскивали нужные странички друг у друга.

Но что-то надо было делать с мыслями сна… Эта женщина, которая хочет убить Веснина, его жена? Хотела убить бывшего мужа и попала в дочь? Приличная чушь.

Елена встала, обнаружила в кухне записку. Прочитала материну приписку. Она была здесь? Она остерегает ее? От ее же поклонника, принесшего дары? Он просил ее не говорить. Кто он ей, чтобы выполнять его просьбы? Просто ей вчера было не до матушки, прости меня Господи!

Вообще не до кого. Она, например, так и не знает, где и как ушиблась Алка. Не спросила, мама называется. А дочка как раз — что абсолютно непонятно — была к ней внимательна, ласкова. Елена вспомнила Алкины руки, когда она укрывала ее. И как она на нее смотрела, такая взрослая, понимающая… Храни ее Бог, девочку мою! В конце концов, никого у нее в жизни, кроме дочери, нет. Ну, еще мама… Но у мамы она никогда не была на первом месте, а теперь у нее, как оказалось, роман. Вот уж чего она в жизни не ожидала. Был период после отца, когда она даже хотела, чтоб у матери кто-то появился. Мать тогда очень влезала в ее личную жизнь, а уж возникали разные мелкие проблемы с мужем, и мать исхитрялась приходить к ним именно в плохие дни и давала им обоим советы исключительного научно-теоретического свойства, отчего они с мужем просто заходились от злости. У матери тогда была одноклеточная сверхидея — убежденность в разрешаемости любых проблем. Интересно, думает ли она так и сейчас? Доросла ли она до простой, как мычание, мысли, что не все в жизни решается от усилий мозга и не все имеет ответ. Елена знает это давно, и ей даже стало легче, когда она это поняла и перестала биться в стенку, ожидая растворения дверей. Вопросов нерешаемых куда больше, чем их противоположных братьев. И самые большие трагедии возникают тогда, когда пытаются расколоть проблему дубьем, ружьем, вместо того чтобы оставить все как есть.

Конечно, трудно признать, как мучительно жить рядом с тем, что не дается тебе в разумение. Значит, надо смириться. Это она так говорит Алке. Как умная. Алка кричит на это, как глупая. Мама говорит, что все в конце концов познаваемо. Она же думает и понимает одно, а поступает глупо, истерически. Она во все вяжется, вмешивается…

Муж сказал ей: «Ты не просто тяжелый человек. Ты сама себе крест». Это было сказано в их хорошую минуту, в плохую и не такое говорилось.

Елена разогрела среди ночи чайник. «У меня сбилось время», — подумала она. Она взяла ту чашку, из которой пил Павел Веснин. Это, конечно, игры воображения, но она чувствовала запах и вкус его губ на кромке. Нахлынуло все то, что было той ночью, не сообразное ни с чем счастье-горе. «Я не решусь его искать, — подумала она. — Если бы его дочь осталась жива, если бы, если бы… Но она умирала, а мы любили друг друга, и он никогда мне этого не простит».

Но почему надо не прощать любовь? В ней всколыхнулся протест. Это была любовь, я знаю, не похоть, не траханье, не секс, черт его дери, именно любовь, совпадение.

Но совпадение — рай, наслаждение, а в этот момент из девочки уходила жизнь, душа… В этот последний миг к ней не пришла отцовская любовь и сила, она была в другом месте и отдавалась тебе, твоей распахнутой плоти, всей целиком, в распущенных постромках С этим не поспоришь, думала Елена. Она поняла, что никуда больше бегать не будет, что надо жить, как если бы этого с ней не было, жить ради Алки, которой она будет еще долго нужна.