Столетняя война. Том I. Испытание битвой - Джонатан Сампшен

II[76]. Более века главной слабостью Англии как европейской державы был ограниченный интерес дворянства к войне или вообще к любым агрессивным иностранным предприятиям. Почти все они потеряли свои владения в Нормандии и западной Франции во время бедствий правления короля Иоанна Безземельного, и ни у кого не было значительных интересов в Гаскони. Они не разделяли позицию Генриха III и Эдуарда I, которые сохраняли мировоззрение великих континентальных государей, привлекая к своему двору друзей, советников и протеже из многих стран и по мере сил поддерживая свои претензии на ведущую роль в политической жизни Франции и ее соседей. В 1242 году баронство отказалось участвовать в планах Генриха III по восстановлению утраченных владений во Франции, и это был последний случай до середины XIV века, когда об этом всерьез задумывались. В 1250-х годах, когда Генрих III задумал абсурдный план сделать своего сына королем Сицилии с помощью Папы Римского, баронство отказалось иметь к этому какое-либо отношение и дважды отказалось участвовать в расходах.

Конституционный кризис, парализовавший усилия Эдуарда I по защите своих континентальных владений в 1290-х годах, был вызван, главным образом, противодействием влиятельных дворян, которые отказывались либо служить в его армиях, либо поддерживать налогообложение для их оплаты. В 1295 году нескольких дворян пришлось, под угрозой конфискации владений, заставить отправиться в Гасконь, несмотря на то, что им предлагали жалованье. Два года спустя коннетабль и маршал, самые высокопоставленные военные офицеры Эдуарда I, отказались идти в Гасконь или Фландрию. "Клянусь Богом, граф, вы поедете или будете повешены", — якобы сказал Эдуард маршалу. "Клянусь той же клятвой, король, я не поеду и не буду повешен", — ответил тот[77]. Эта история старая, но, вероятно, вымышленная. Позднее, когда король попытался собрать налог для финансирования экспедиций, оба графа явились в палату Казначейства с оружием в руках, чтобы выразить свой протест. Причина такого поведения заключалась не только в том, что дворянам не нравилось платить налоги или служить в армии, хотя это, безусловно, имело значение для многих из них. Дело в том, что они были глубоко замкнуты на своей стране и не считали, что амбициозная внешняя политика представляет какой-либо интерес для английского общества. Их мнение было точно выражено в ордонансах, которые они навязали преемнику Эдуарда I в 1311 году. 

Поскольку король не должен вести войну против кого-либо или покидать свое королевство без общего согласия своего баронства, ввиду многих опасностей, которые могут случиться с ним и его королевством, мы постановляем, что отныне король не должен покидать свое королевство или вести войну без общего согласия своего баронства, данного в Парламенте, а если он поступит иначе и призовет для этой цели своих феодалов, то этот вызов будет недействительным[78].

 Неудивительно, что за исключением горстки авантюристов, прославившихся в других странах, англичане имели низкую репутацию как воины, которая сохранялась до тех пор, пока в 1340-х годах они не начали одерживать яркие победы над французами. Для сравнения, сменявшие друг друга французские короли могли способствовать авантюрам Анжуйского дома в Италии, а Филипп III Французский смог привести огромную французскую армию за разорительные средства в Каталонию в 1284 году в надежде сделать своего сына королем Арагона — предприятие, имевшее много общего с сицилийской затеей Генриха III. Именно подобные предприятия, как бы ни были они причудливы и неудачны, снискали французам репутацию выдающейся воинственной расы Европы XIII века.

Трансформация баронского отношения к войне и изменения, сделавшие англичан самыми свирепыми солдатами позднесредневековой Европы, застали современных наблюдателей врасплох, поскольку произошли незаметно, как постепенный результат полувековой упорной войны на Британских островах, против валлийцев и шотландцев, против соперничающих партий в гражданских войнах Эдуарда II. Была доля истины в замечании Герольда из Берри[79], хрониста XV века, о том, что англичане стали так хорошо воевать, потому что так часто тренировались друг на друге[80].

Когда в июле 1277 года Эдуард I вторгся в северный Уэльс, чтобы навязать свою волю самому могущественному из валлийских князей, это стало первым этапом процесса, который Эдуард I довольно поздно задумал как объединение Британии под своей властью. Пять лет спустя, в марте 1282 года, разразилась вторая война, которая продолжалась более года и привела к завоеванию всего Уэльса и его постоянной оккупации английскими гарнизонами, чиновниками и колонистами. Уэльс был относительно легким призом, слабым, экономически бедным и политически раздробленным. Тем не менее, эти предприятия требовали очень больших армий. В валлийской войне 1277 года участвовало от 18.000 до 20.000 человек. 24.000 человек подавляли недолгое восстание в южном Уэльсе в 1287 году, а три армии, насчитывающие в общей сложности от 35.000 до 40.000 человек, были направлены для борьбы с восстанием 1294 года, последним и самым крупным валлийским восстанием за более чем столетие. По меркам прошлого века это были очень большие армии, и некоторые из них были собраны в удивительно короткие сроки. Как подвиг военной организации последующая оккупация Уэльса и строительство там великих эдвардианских замков были едва ли менее впечатляющими. Но даже в этом случае затраченные усилия и расходы затмили масштаб войн Эдуарда I в Шотландии, которые были более продолжительными и дорогостоящими и, главным образом из-за их неудачи, оказали решающее влияние на ход истории Англии в последующие два столетия.

Шотландия, земля, заселенная, как провозгласили ее лидеры в Арбротской декларации (1320 г.), "на крайних рубежах земли", была сообществом, разделенным историей и географией. В низинах к югу от Форта и вдоль восточного побережья от Форта до Мори-Ферт были сосредоточены все значительные города Шотландии, почти вся ее обрабатываемая земля и большая часть населения. В эти регионы с XI века постоянно проникали переселенцы из Англии и северо-западной Европы, которые принесли с собой свой языки, право, церковные и политические институты, а также множество экономических связей с миром, откуда они прибыли. Запад и север, а также негостеприимные нагорья и острова, с другой стороны, были населены немногочисленными племенными общинами, живущими овцеводством и в основном говорящими на гэльском языке. Англичане и некоторые шотландцы уже говорили о диких шотландцах и прирученных, об управляемой и неуправляемой Шотландии.

Институты шотландского правительства были созданы по образцу английских, но действовали в более мелком масштабе. Они в еще большей степени зависели от личности монарха, нескольких чиновников королевского двора и очень небольшой разъездной гражданской администрации. Власть шотландских королей в пределах своего королевства, как и их сила за его пределами, была сильно ограничена: небольшим масштабом государственных институтов, властью крупных территориальных лордов и, прежде всего, бедностью страны, всегда малонаселенной, территория которой представляла собой