Абориген - Андрей Лазарчук

Но нам сейчас опасен был даже не ураган, не шторм – просто сильный дождь при умеренном холодном ветре мог погубить пикап, уронить его вниз, и что тогда?..

Я был ответствен за этих людей. А как я вообще отношусь к землюкам, это моё частное дело, не так ли?

Пикап был стандартным «Д-три-двести», вы их видите каждый день и просто не обращаете внимания, до того они примелькались. Их выпускают до сих пор, внося по ходу дела какие-то изменения, но не меняя концепции. Совершенство уже достигнуто…

Я велел Эрику, так звали пилота, двигать на полной тяге к Трём Столбам, а сам перепоясался инструментальным поясом, страховочным поясом, сунул в карман фонарик – и полез за борт.

Реакторы, если помните, у этой модели расположены в кормовой части гондолы, сразу за водяным баком. Заблокировался правый реактор, что для меня было не очень удобно: когда снимаешь заднюю крышку, правую – рабочую – руку вглубь этой дуры засунуть можно, только изобразив собой какую-то очень странную фигуру. Этакий гуттаперчевый мальчик. Я довольно долго искал хоть сколько-нибудь приемлемую позу для работы, а когда нашёл (двумя ногами держишься за посадочную лыжу и висишь всем весом на страховочном тросике) – почувствовал, что нас начинает побалтывать.

Вообще-то, летя на аэростате, всякие воздушные течения ощущаешь не сразу, поскольку сама эта объёмная махина легко смещается вместе с воздухом. Пишут, на парусниках древности можно было при попутном ветре идти по палубе, держа в руке горящую свечу. На наших аэростатах просто нельзя зажигать огонь, а так – было бы то же самое. Это, конечно, в тех случаях, когда баллон просто дрейфует по ветру…

Сейчас мы шли на полной тяге двух моторов со скоростью относительно воздуха девяносто километров в час. Определиться со скоростью относительно поверхности было трудно, луч прожектора просто не пробивал дымку над таигой. Справа вдали виднелись огни маяка на островке Майский, слева и впереди сияла Башня; основание её то размывалось, то снова становилось отчётливым.

Я откинул крышку реактора и заглянул внутрь. Горела лампочка автоблокировки. Я просунул в приборный отсек руку, пощёлкал тумблерами – на случай, если барахлит дистанционка. Реактор после каждого включения послушно стартовал – и тут же со щелчком блокировался.

Простой метод не сработал.

Я отщёлкнул панель управления, аккуратно вынул её из отсека, проверил шлейфы. Настроив глаз, просмотрел места пайки. Провода были целы.

Проверил, как закреплены стержни. Если датчик обнаружит утечку газов в приборный отсек, то это главный повод для автоблокировки.

Но стержни сидели как влитые.

Тогда я закрыл подачу воды, слил из объёма реактора ту воду, которая там уже была, и стал отвинчивать болты, удерживающие на месте крышку объёма реактора. Объём – это то место, где вода омывает стержни и разлагается на газы.

Болтов было шесть.

Я дошёл до последнего из них, когда совсем рядом – так мне показалось – сверкнула первая молния.

Не знаю, каким чудом мне удалось сберечь глаз. Наверное, предчувствие. Я зажмурился за долю секунды до вспышки. Но даже сквозь веки меня проняло.

Пришлось сильно снижать чувствительность и работать при свете фонаря. Я держал его в зубах.

Потом хлынул дождь. Пронзительно холодный дождь – наверное, с кристалликами льда.

Когда вот так внезапно падает температура, баллон начинает выталкивать вверх – до тех пор, пока температура газа внутри него не сравняется с температурой воздуха. Это хорошо. С другой стороны, водяная плёнка на поверхности баллона, на такелаже, на гондоле хоть и тонкая, а весит несколько сот килограммов. Это, ясное дело, плохо. Ещё хуже, когда она замерзает – а такое развитие событий не исключено и в нашем случае…

В объёме реактора была не вода, а жидкий студень, воняющий мокрой кожей. Кто-то сэкономил – заправился из открытого озера.

Я выгреб гадость, протёр стержни, промыл несколько раз объём чистой водой из бака. Я знал, что вода чистая, Эрик заливал её при мне. Поставил на место крышку объёма, ввинтил болты. Пальцы и лицо ничего не чувствовали. Молнии удалились, но вспыхивали теперь не сзади, а справа и спереди – то есть мешали куда сильнее. Глаза заливало дождём, я, забывшись, потянулся их протереть, зацепил рукавом фонарик, и он улетел вниз. Приборную панель я ставил на ощупь. Или наугад. Но, в общем, как-то поставил.

Щёлкнул тумблером. Ничего не произошло. Тогда я вспомнил, что не открыл шаровой кран. Пришлось снова снимать панель. И снова ставить.

Ещё раз тумблер.

Реактор посомневался, поворчал – и запустился. Я захлопнул приборный отсек.

Надо было выбираться, как-то выбираться, а тело не слушалось. Мышцы икр и бёдер дёргались сами по себе, часто и невпопад. Это была не дрожь, а что-то вроде судорог. Я понял, что промёрз гораздо сильнее, чем мог себе представить. Ледяной дождь продолжал хлестать по мне, унося последние капли тепла, и тугая струя от пропеллера помогала ему.

Потом я догадался, что меня переваливают через борт…

Он сказал мне: «Спрячься так, чтоб не смогли найти», – и это было одно-единственное место на планете, и туда я понеслась со всей мощью новенького движка «Вёлунд». Я всегда летала на автожирах (последние годы только на «Махмади»), а не на вертолётах, автожиры мне нравились своей суровой прямотой и примитивностью; но сейчас мне страшно не хватало скорости, казалось, что я стою на месте, и погоня вот-вот, завывая винтами, обрушится сверху. Я снизилась насколько могла и тянула над самыми верхушками деревьев; землюки наверняка меня видели, мы уже привыкли жить под чужими взглядами, но сейчас от землюков мне опасность не угрожала, а угрожала от кого-то из своих, сильных и наглых, и всегда безнаказанных. Я не знала, кто они такие, они были как невидимки, как смертоносные тени.

Их боялся даже Север. Может быть, он этого и не знал, но я иногда чувствовала и понимала его лучше, чем он сам себя. Даже издалека. Даже не встречаясь взглядом…

На всякий случай я описала широкую петлю над таигой. Никто за мной не летел. Тогда я нырнула в широкий колодец, открывшийся в кронах. Посадка была довольно жёсткая, но «Махмади» выдержал бы и не такое. Я мгновенно разделась и бросилась в траву, как следует вывалялась в голубоватых пряных перьях, надо было срочно отбить запахи страха и настороженности, этим от меня разило, наверное, на всю округу. И только потом я встала и осмотрелась.

Да, я попала туда, куда хотела. Вот этот туннель в сплошных деревьях – старая мощёная дорога, единственный её уцелевший кусок, а здесь, где я стою и озираюсь по сторонам, была широкая площадь… Тогда я сложила лопасти автожира и откатила верную машинку поглубже под кроны. Развесила на ветках одежду – и пошла к Замку.

Естественно, я ни на что не рассчитывала. Ни на какие встречи.