Путь художника - Джулия Кэмерон

«Я, будто собачонка, тащила домой кость, которую никто не замечал» – так одна моя ученица описала свои тщетные попытки сделать что-то такое, что вызвало бы в её семье одобрение. «Чего бы я ни добивалась, они никогда не обращали на это внимания. Зато всегда находили что-нибудь, что было не так. Если в дневнике у меня были все пятерки и только одна четверка, именно о ней и предпочитали вести речь».

Совершенно естественно, что юные художники пытаются привлечь внимание родителей – каким бы оно ни было. Встречаясь с безразличием или гневом, они вскоре понимают, что никакая кость не заслужит родительского одобрения.

Если мы занимаемся творчеством, нас тоже стараются пристыдить. Так мы узнаем, что творить – это ненормально. При этом мы быстро забываем, как именно сделали такое открытие. Скрываясь под нашим «ничего страшного», стыд продолжает жить и ждет новых поводов, чтобы обжечь нас. Нам делается стыдно, даже когда мы только пытаемся творить.

Именно поэтому прекрасные студенческие фильмы не показывают на фестивалях, где их могли бы заметить; хорошие романы летят в мусорную корзину или пылятся в дальних ящиках. Именно поэтому драматург-любитель не посылает в театр свою пьесу, а талантливые актеры не приходят на прослушивания. Именно поэтому творческим людям стыдно признаться в своих мечтах. Стыд, испытанный в детстве, снова дает о себе знать, когда мы становимся взрослыми, потому что художник внутри нас так и остается ребёнком. Именно поэтому мы стесняемся творить.

Мы не занимаемся искусством, опасаясь того, что нас будут потом критиковать: критик, задающий вопрос «Как ты мог?», вполне способен заставить художника почувствовать себя пристыженным ребёнком. Друг, с хорошими намерениями и обоснованно распекающий начинающего писателя, сам того не желая, может без труда убедить его больше не писать.

Не все так однозначно. Не всякая критика заставляет нас краснеть от стыда. Даже самая беспощадная оценка может попасть в точку и вызвать у автора восклицание «ага!», если она откроет ему более удачное решение поставленной задачи. Критика приносит вред, когда унижает, оскорбляет, поднимает на смех или выносит окончательный приговор. Она часто бывает злой и при этом уклончивой, расплывчатой, такие суждения очень сложно опровергнуть. Именно они самые разносные и разрушительные.

Пристыженный подобными рецензентами, художник часто попадает в творческий тупик или перестает представлять свои работы на всеобщее обозрение. Педантичный друг, учитель, критик – как и педантичный родитель, который придирается к каждой запятой, – гасит рвение молодого автора, делающего лишь первые шаги. Именно поэтому нам, творческим людям, нужно научиться защищать себя.

Значит ли это, что любую критику необходимо исключить из своей жизни? Нет. Необходимо научиться выбирать, когда и где искать оценки своим произведениям. Мы, художники, должны научиться определять, когда и чья критика уместна. Не только источник её, а и время очень важно. Первый черновой набросок вряд ли можно показывать кому-либо, кроме самого чуткого и проницательного друга. Часто нам необходим совет мастера, способного распознать хорошую работу даже на ранней стадии. А неопытный или язвительный критик вместо заботы о том, чтобы замысел пророс в жизнь, может затоптать его.

Не в наших силах управлять потоком отзывов на наше творчество. Не удастся нам и сделать профессиональных критиков более здравыми, человеколюбивыми или конструктивными. Но мы вполне можем научиться утешать нашего творческого ребёнка, даже когда он сталкивается с несправедливой оценкой; можем научиться выбирать друзей, которым не страшно излить душу. Можем не притворяться и не скрывать наших чувств, когда нас разносят в пух и прах.

Искусство требует безопасного окружения. Замечательно, если художникам удается найти его сначала в семье, потом в школе и в конце концов в обществе друзей и коллег. К сожалению, такое случается очень редко. Как людям творческим, нам нужно самим создавать такую безопасную среду. Мы должны уметь защищать нашего творческого ребёнка от испытания стыдом. А развеять по ветру наш детский стыд можно, выплеснув его на страницу или поделившись с другом, которому доверяем.

Открывая окутанные стыдом тайны, связанные с нашим творчеством через само творчество, мы разоблачаем и себя, и других. Но это далеко не всегда приветствуется.

Нужно понять, что, когда в наших произведениях открываются глубины человеческой души, те, кто за этим наблюдает, могут постараться нас пристыдить.

«Это ужасно!» – воскликнут они, нападая на вещь, в которой не к чему придраться. Кого-то это собьет с толку. Когда мы слышим: «Как не стыдно!», и нам действительно становится стыдно, нужно воспринимать это как остатки того стыда, что мы испытывали в детстве.

«Я знаю, что это хорошая работа… Я думала, что это хорошая работа… Разве я могла себя обманывать? А может, этот критик прав? С чего это вдруг я позволила себе думать, что…» И дальше по спирали вниз.

В такую минуту мы должны крепко держаться и не поддаваться сомнениям. Мы просто не можем позволить себе отдаться во власть первых же негативных мыслей. Поддаться первым сомнениям – все равно что алкоголику поднять первую рюмку. Запав в сознание, первое сомнение повлечет за собой и второе, и третье. Скептический поток мыслей можно остановить, но для этого необходима бдительность. «Может, тот критик был прав…» И – ба-бах! – пора переходить в наступление: «Ты хороший художник, смелый художник, у тебя все замечательно получается. Молодец, что так усердно поработал…».

В свое время я как режиссер поставила романтическую комедию «Воля Божия». Когда фильм должны были показывать в Вашингтоне, я чувствовала облегчение, будто возвращаюсь домой. Ведь на заре своей карьеры я писала статьи для «Вашингтон пост». И теперь надеялась, что бывшие коллеги воспримут меня как землячку, добившуюся успеха. Но вот я прочитала первые отзывы критиков перед премьерой и поняла, что надежды оказались напрасными.

Моя «Вашингтон пост» прислала на просмотр молодую рецензентку, которая написала потом, что фильм о людях кино – при том что он о людях театра. К тому же она заметила, что «большинство» диалогов я украла из фильма «Касабланка». Мне стало интересно, что же за фильм она посмотрела – явно не тот, что сняла я. В моей картине было сорок ходячих театральных острот, одна из которых – очень короткая – как раз о той самой «Касабланке». Таковы факты, но меня это не спасло.

Я была оскорблена до глубины души. Опозорена. Готова (почти) умереть.

И поскольку лучшее лекарство от стыда – любовь к себе и похвала, именно этим я и занялась. Гуляла по парку. Молилась. Составила список хороших отзывов и комплиментов, полученных мной в прошлом. Я не говорила себе: «Ничего страшного». Я говорила: «Все пройдет».

И я появилась на премьере. Которая оказалась намного более успешной, чем предполагали язвительные критики.

Через три месяца мой фильм отобрали для показа на престижном европейском кинофестивале. Мне предложили покрыть все расходы на поездку, включая перелет, и представить картину самым выигрышным образом. Я тем не менее колебалась. Позор, пережитый в Вашингтоне, ещё продолжал медленно отравлять меня. Я боялась ехать.