Дьявольские трели, или Испытание Страдивари - Леонид Бершидский

— Почему?

— Думаю, ему показалось, что исчезновение скрипки — моих рук дело.

— Вот как! И что, у него были для этого какие-то основания?

— Строго говоря, нет. Но я хочу показать вам еще одну запись, даже две. Все равно, если вы продолжите задавать вопросы, вы о чем-то подобном догадаетесь.

На экране — снова «Реставрация», но на этот раз не сцена, а зал. Во главе стола Константинов, рядом, и это видно даже в низком разрешении, — изысканной красоты то ли китаянка, то ли кореянка. Сидит очень прямо, как балерина, что-то говорит с полуулыбкой, тонкой рукой касается скрипки, которую рассматривает банкир. Тот передает ей инструмент, и она, положив скрипку на колени, обращается к Иванову, все еще слегка улыбаясь. Тут запись обрывается и начинается новая, еще худшего качества. Останавливается белая машина, через пару минут из нее неуклюже выбирается светловолосый человек, похожий на Иванова. Затем в кадре возникает, обойдя автомобиль, девушка с длинными черными волосами — вроде та самая, из клуба. Она обнимает блондина, потом отстраняется, и, держась за руки, они почти бегут прямо на камеру. Константинов быстро щелкает пультом, чтобы выключить проигрыватель.

— Девушку зовут Анечка Ли, — быстро говорит он. На лице банкира — раздраженная гримаса: он делает что-то неприятное, но, как ему кажется, необходимое. — Не Анна, а именно Анечка. Моя хорошая знакомая. Ей, как и мне, явно понравилась игра Иванова в тот вечер. Камера, которая это записала, установлена у ее подъезда. Если вы заметили, Иванов вышел из машины без скрипки. Подозреваю, что этот идиот оставил ее в машине. Музыканты — вообще удивительные растяпы. Вечно забывают дорогие скрипки то в поезде, то в такси — правда, в большинстве случаев им их возвращают.

Иван слушает Константинова с открытым ртом. Он ожидал от встречи чего угодно, только не этого. Предправления «Госпромбанка» внезапно решил продемонстрировать ему свои рога? Ради чего? Советский фильм про начальников обернулся мелодрамой. Или даже… «Ассой» какой-то.

— Я вижу, вас удивляет моя откровенность. На самом деле я навел про вас справки. Вы работали в «АА-Банке», вами были довольны, вы всегда соблюдали конфиденциальность клиентов. Недавно была какая-то история с картинами в Америке, и там вы проявили себя с самой лучшей стороны — в том числе как человек не болтливый. Я решил, что не особенно рискую, показывая вам эти записи. А вот если бы вы пошли в ваших поисках по ложному следу, риск бы появился.

— Алексей Львович, если Иванов оставил скрипку в машине, та же самая камера записала и, скажем так, ее изъятие из машины, — Штарк решает не обсуждать Анечку Ли: теперь эта часть истории вызывает гораздо меньше вопросов.

— Это было бы логично. Но нет: камеру, похоже, заклеили непрозрачным скотчем, прежде чем вскрыть машину. Причем всего через десять минут после сцены, которую вы только что наблюдали. Дальше там одна чернота.

— То есть вы не знаете, кто взял скрипку, но подозреваете, что Иванов повесил этот грех на вас, потому что у вас был повод ему мстить?

— Именно так.

Штарк вспоминает вчерашний рассказ Иноземцева: «невменяемый» Боб, вызволенный из полиции, говорил товарищу, что знает, кто взял его скрипку. Наверняка Иноземцев изложил то же самое и Константинову, а банкир сделал свои выводы. Вполне, кстати, резонные.

— Я бы хотел поговорить с… госпожой Ли. — Иван не решается назвать неверную пассию Константинова Анечкой.

— Я уже говорил с ней. Она утверждает, что не знает ничего ни про Иванова, ни про скрипку.

— Возможно, я смогу все-таки что-то у нее узнать, — настаивает Штарк.

— Возможно. Я даже дам вам ее телефон — тот, который у меня есть, — но должен вам сказать, что она сменила номер и не появляется в своей квартире. По моим сведениям, она сейчас в Лондоне, и Иванова рядом нет.

А зачем же тогда люди из службы безопасности «Госпромбанка» задавали Дорфману вопросы про Анечку? Этот вопрос почти слетает у Ивана с губ, но — только почти. Вряд ли Константинов что-то еще ему расскажет, ни к чему его дразнить.

— Так вот, Иван Антонович, — продолжает предправления. — Вполне вероятно, вы сумеете разыскать Иванова. Я хочу вас попросить об одном одолжении. Если вы найдете его, передайте ему, пожалуйста, что я не крал его инструмент и что я на него не в обиде. И вообще, счастлив буду помочь его сольной карьере, а возрождение квартета меня очень бы порадовало. Хорошо? И если в Нью-Йорке — его скрипка, я готов способствовать ее возвращению. Ну, если возникнут какие-нибудь трудности.

— Хорошо, Алексей Львович. Я ему с удовольствием все это передам. Надеюсь только, что вы никого не отрядите за мной следить. Потому что так я точно ничего не найду.

— Если я вам пообещаю этого не делать, вы все равно будете сомневаться… Вот вам моя визитка, сейчас напишу на ней сотовый. Звоните в любое время, если что.

— А можно, Алексей Львович, мне те записи из клуба?

— Сейчас вам сделают копию.

Написав на визитке свой номер, Константинов поднимается из-за стола. Он все сказал.

Отвечая на вялое государственное рукопожатие банкира, Штарк вполне отдает себе отчет, что выяснил много ненужного, но ни на шаг не приблизился к решению задачи, которую поручил ему Молинари. И все равно придется звонить Тому: без его помощи дальше будет трудно.

Вот уже два месяца Анечка живет под мягким арестом в неброском особнячке в Излингтоне. Не самый модный район Лондона, но, видимо, решено, что в модных ей лучше не появляться. Анечке позволено выходить из дома — она и выходит в те немногочисленные окрестные магазины, в которых может что-то для нее найтись: в итальянскую лавку деликатесов «Монте», в паб (обычно к «Датскому королю» — здесь малолюдно, и бармен, уже не спрашивая, наливает ей сидр, пиво она не пьет). Побывала в обоих местных приличных театрах. Иногда Анечка добирается до блошиного рынка в Эйнджел-аркаде. Тогда за ней на корректном расстоянии, но не скрываясь, ходит неприметно одетый высокий мужчина. Это понятно: рынок слишком близко к метро, и в нем перестанет работать GPS-приемник на браслете, который Анечке нельзя снимать с лодыжки. Такой надевают приговоренным к домашнему аресту.

Анечкино преступление неподсудно, но очень серьезно. Она догадывалась, что Константинов не спустит ей измены. Думала, что будет как-то мстить, отлучит от денег, может, выгонит из квартиры. Явственно представляла себе даже сцену с побоями: в постели Константинов иногда с явным удовольствием делал ей больно. Она и сама подталкивала его к этому: показывала, что ей нравится.

Анечка привыкла подыгрывать мужчинам. Еще в Ташкенте, где она выросла, отец-кореец внушил ей, что потеря самообладания — это постыдная потеря лица. «Тот, кто кричит, навлекает на себя позор, — говорил он. — Такой человек проиграл спор, уже когда открыл рот». Анечка поняла его по-своему. Если она будет предугадывать, чего от нее хотят, и хотеть того же, никогда не будет повода для ссор. Покорность давалась ей легко.