Мод. Откровенная история одной семьи - Донна Фоли Мабри

Мы поужинали тем, что было в корзинке, и какое-то время постояли. Джордж отвязал Пауни, напоил его из ручья и дал пощипать травки.

— Ты его не стреножишь? — спросила я.

— Это и не нужно — он всегда держится футах в сорока-пятидесяти от меня. Я помог ему родиться, растил его почти что наравне с матерью. Когда ему было всего несколько часов, я уже стал ухаживать за ним и расчесывать каждый день, сразу же надел на него узду и начал потихоньку обучать. Еще жеребенком он научился ходить в сбруе.

— А сколько у тебя лошадей? — спросила я.

— Сейчас — только он. Раньше у нас было четыре-пять: его отец — Раскал и несколько меринов. Когда Раскал умер, мы продали меринов, чтобы сэкономить на корме. Пока они мне не нужны, так что у меня только он. Когда-нибудь я куплю еще одного мерина и поставлю в конюшню, но пока Пауни молодой, и это случится еще нескоро.

— Он такой умница. Как можно обучить такую лошадь?

— Я говорил, что ухаживал за ним и расчесывал с самого рождения. И когда ему исполнилось несколько месяцев, я начал обвязывать его веревкой. А когда он к ней привык, я стал подкладывать под нее покрывало. Видишь, как ему нравится, когда его расчесывают? Это я и делал, всякий раз увеличивая нагрузку на его спину. Потом он подрос, и я надел на него седло. Когда он привык к седлу, я еще немного увеличил вес, а в три года я и сам оседлал его.

— И он вот так просто позволил тебе?

Джордж рассмеялся.

— Нет, недели три он просто сбрасывал меня. Я на несколько часов оставлял его ходить под седлом, затем расседлывал, и на следующий день снова пробовал.

— И наконец он тебе разрешил?

— Однажды он сбросил меня, и я приземлился прямо на спину. Аж дух перехватило, пришлось некоторое время полежать, прежде чем я снова смог дышать. Он перепугался и сам все подходил ко мне, пытаясь поднять. Все тыкался и храпел мне в лицо. Если лошадям вообще свойственна мимика, то у него был самый настоящий виноватый вид. На следующий день он не взбрыкнул, когда я взобрался на него, а стоял смирно. Наконец мне удалось проехать на нем некоторое расстояние, и тогда каждый день я стал проезжать чуточку дальше. Через неделю, или около того, я уже пустил его легким галопом. С тех пор это стал не конь, а золото — делает все, что я ни попрошу. Многие ездовые лошади не стали бы тянуть повозку, а ты посмотри на него! Везет как миленький.

Пауни еще немного пожевал траву, а потом изъявил желание поиграть. Он подошел к Джорджу сзади и несколько раз ткнулся носом ему в спину, каждый раз все настойчивее, до тех пор, пока тот не обратил на него внимание. Тогда Джордж достал из сумки щетку и причесал длинную густую гриву Пауни и хвост, который почти доходил до земли.

Его настроение передалось и Лулу, она нашла мешочек с лентами и принялась заплетать ему гриву в косы, повязывая каждую из них ленточкой разного цвета. Пока она делала свое дело, Пауни стоял смирно, зажмурившись. Закончив, она похлопала его по шее и сказала:

— Ну вот, теперь ты совсем красавчик!

Пауни повернул голову. Огромный жеребец обнюхал маленькую девочку и ткнулся в нее мордой. Лулу обхватила его за шею руками и крепко прижалась.

Джордж развел костер, чтобы отпугнуть змей и диких животных, потом расстелил на траве покрывала, и мы легли спать прямо на землю. На следующее утро, позавтракав, Джордж снова привязал Пауни к фургону, и мы отправились на паром. Под колеса подложили балки, чтобы фургон не катался во время переправы. Паромщик, похоже, хорошо знал Джорджа.

— В церковь его нарядил, что ли? А, Джордж? — спросил он, указав на косички Пауни, и расхохотался.

Мы с Лулу стояли рядом с фургоном и держались за перила; одной рукой Лулу обнимала меня за талию. Джордж, подойдя к паромщику, рассказывал ему что-то смешное. Течение несло паром, он ходил из стороны в сторону, и я что есть силы вцепилась в перила — даже руки онемели. Гребец старался грести как можно ровнее, не поддаваясь течению. Казалось, мы никогда не доплывем до другого берега, но вот наконец мы причалили. Джордж выкатил фургон на берег, и мы помахали на прощание.

Конь Джорджа прядал ушами, как будто знал, куда мы отправимся дальше. Мы ехали все утро и до самого вечера, остановившись всего однажды, чтобы покормить коня и доесть то, что осталось в корзинке.

Когда наступила ночь, Лулу заснула, положив голову мне на колени, а мы с Джорджем, прильнув плечом к плечу, задремали, то и дело просыпаясь всю дорогу.

Залаяли собаки: занималось утро. Месяца не было, и даже солнце еще не начало вставать. Небо было таким темным, что дом нельзя было различить.

— Ну, вот мы и приехали, Мод, — сказал Джордж, выходя из фургона. Затем он зашел с моей стороны и взял спящую Лулу на руки. Я слезла и пошла вслед за Джорджем по дорожке, ведущей к входной двери.

Когда мы поднялись по ступенькам, дверь распахнулась, и на пороге появилась хмурая пожилая женщина с масляной лампой в руке. Она подняла лампу, и я увидела по обе стороны от нее двух больших собак, скалящих зубы с утробным рычанием.

Джордж глубоко вздохнул:

— Мама, это моя жена, Мод. — Он кивнул на спящую Лулу. — А это ее дочка Лулу.

Рот у старухи открылся сам собой. Она подошла вплотную ко мне и уставилась пристальным тяжелым взглядом. Мы были примерно одного роста, хоть она и стояла, согнувшись. Седеющие волосы разметались по плечам.

Под ее взглядом я сжалась. Тут мать Джорджа посмотрела на Лулу. Глядя на мою спящую девочку на руках у Джорджа, она протянула руку. Повинуясь материнскому инстинкту, я шагнула назад, но тут старуха погладила Лулу пальцем по щеке и мило улыбнулась как ни в чем не бывало.

— Пусть живет в комнате Бесси, — заключила она.

Затем придержала дверь, чтобы Джордж внес Лулу в дом, и с шумом захлопнула ее, а я так и осталась стоять на крыльце с двумя собаками, скалившими зубы и рычащими пуще прежнего. Я почувствовала одновременно обиду и злость.

«Вот, значит, как!» — подумала я и толчком открыла дверь, шагнула внутрь и захлопнула, пока собаки не успели вбежать следом. За Джорджем и его матерью я поднялась по лестнице. Он внес Лулу в одну из спален, мать раскрыла покрывала на кровати, и Джордж уложил девочку.

— Пойду принесу оставшиеся вещи из фургона и привяжу Пауни, — сказал он и вышел.

Старуха молча стояла в углу комнаты и смотрела, как я снимаю с Лулу ботинки и носки и раздеваю до трусов. Затем я подоткнула одеяло, чмокнула ее в щечку и повернулась.

— Я покажу тебе комнату Джорджа, — резко сказала старуха.

Она отвела меня в большую угловую спальню, отступила, чтобы я вошла, и вышла, снова хлопнув дверью и забрав с собой лампу. Я так и стояла в полумраке, едва различая очертания мебели.

Одно из окон выходило на задний двор, а второе — на боковую часть двора. Когда глаза привыкли к темноте, я огляделась. У стены стояла большая кровать, рядом — столик, а на нем лампа; напротив — шифоньер. Я поискала возле столика спички, чтобы зажечь лампу, но не нашла их. У окна, выходившего на задний двор, стоял стул. Штор не было. Я подошла к окну и выглянула на улицу. В темноте виднелись контуры нескольких небольших строений. Одно из них скорее всего было туалетом, еще — курятник, а на заднем дворе я различила постройку с трубой — наверняка коптильня, и еще виднелись деревья сада.