Депеш Мод - Сергей Жадан

— Для чего? — не понимаю я.

— В этом вся суть принципа перманентного похуизма, — говорит Чапай. — Мы уничтожаем структуру и подпитываемся полученным сырьём. Например, захватываем банк, а бабки тратим на жизнь и функционирование ВРЯ, захватываем торговые центры и все шмотки равномерно распределяем среди членов ВРЯ, захватываем конторы и всю бытовую аппаратуру забираем себе, захватываем тачки и пускаем их на нужды ячейки.

— Захватываете ферму и раздаёте всем по корове, — вдруг вставляет Собака.

— Да, — говорит Чапай, — да. Одним словом, товарищи из донецкого обкома подвели под всё это экономическую основу, пересчитали всё, сделали серьёзные мониторинговые опросы, — Чапай достает какие-то сшитые бумаги и машет ними в воздухе, —выходит так, что существующая общественная инфраструктура, вся теперешняя база капитала, способна сама себя прокормить, как минимум, на протяжении ближайших 67 лет.

— А потом?

— Ну, что потом? — теряется Чапай. — Потом что-то придумается. Теория в принципе новая, ещё не апробирована на практике, в неё реально внести какие-то коррективы. Но в общем, — повторяет он, — не стоит заморачиваться на дальнейшем наращивании производства, наоборот — производство стоит максимально сократить, законсервировать, одним словом, а природные ресурсы — максимально экономить, поскольку на ближайшие 67 лет хватит и того, что уже есть.

— Прикольно, — говорю. — Мне особенно про торговые центры понравилось. И про фермы, — говорю я Собаке.

— Да, — соглашается Чапай, — идея очень правильная. Главное — справедливая, безо всяких там капиталистических наёбок.

— Подожди, — говорю я, — но как этот твой пых сможет всё это контролировать, ведь существует куча вещей, которые всё равно требуют централизации.

— Например? — спрашивает Чапай.

— Ну, я не знаю. Транспорт там, например. Метро.

— При чём здесь метро?

— Ну, не метро, — отступаю я. — Но, скажем, авиакомпании. Как твой пых их будет контролировать?

— Авиакомпаний не будет.

— Как это не будет? — удивляюсь я. — А как же народу летать?

— А зачем ему летать? Какая от этого РЕАЛЬНАЯ польза? Вот ты, — давит он на Собаку, — летал когда-нибудь самолётом?

— Нет, — отвечает Собака, — я на трамваях в основном.

— Вот, — произносит Чапай, — и так большинство населения. Авиалинии, аэропорты, стюардессы — это фикция. На самом деле в этом нет РЕАЛЬНОЙ потребности, понимаешь? Нужно оставить только то, в чём есть РЕАЛЬНАЯ потребность.

— Хорошо, — говорю, — а армия?

— В армии тоже нет РЕАЛЬНОЙ потребности. Какая польза от армии? Армия создана лишь для того, чтобы оправдывать в наших глазах целесообразность своего существования. Для этого время от времени организовываются войны, бомбардировки, революции, работает оборонный комплекс, накапливается научно-технический потенциал, создаётся система пропаганды. Но РЕАЛЬНОЙ потребности в этом нет, если армию распустить, общество и дальше будет нормально функционировать, понимаешь, следовательно, в ней просто нет ПОТРЕБНОСТИ.

— Хорошо, — снова говорю я, — а органы?

— Что? — надпивает Чапай из своей кровавой банки.

— Ну, внутренние органы. Милиция, полиция, гэбэ, цэрэу, я не знаю. Это что — тоже фикция?

— Да, это тоже фикция.

— Гэбэ — это фикция?

— Фикция.

— Точно?

— Абсолютно.

— Мне это нравится, — говорю я.

— Вот ты когда-нибудь, — продолжает Чапай терзать Собаку, — сталкивался с кгб?

— Да, — неожиданно говорит Собака, — к нам когда-то в школу, я уже учился в десятом, приходил гэбешник. Рассказывал про работу, агитацию развёл. Что-то про президента говорил.

— И что?

— Ничего. Мне, в принципе, понравилось. Я к нему потом в коридоре подошёл, говорю, командир, а к вам на работу устроиться можно? Он меня послал. Говорит, у тебя изо рта сильно воняет, чтобы в гэбэ служить. Ну, и всё.

— Вот видишь, — поучительно говорит ему Чапай. — Все силовые структуры работают ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО на поддержку собственной жизнедеятельности, они ничего не производят, от них нет ПОЛЬЗЫ. Если завтра гэбэ закрыть, не изменится ничего. Ничего не изменится, если открыть или закрыть границы, если распустить дипломатов — запросто можно жить без внешней политики. Без внутренней, в принципе, тоже. Можно жить без админресурса — вместе с исчезновением админресурса исчезают все те проблемы, для решения которых он создан. Не нужны конторы, жэки, управы, администрации— соответственно не нужна никакая документация, и наоборот. ЗРЯ контролируют весь тот минимальный производственный процесс, который аж на целых 67 лет обеспечивает жизнедеятельность общества. Всё остальное — от лукавого, — победоносно говорит Чапай и передаёт мне новую папиросу, но я уже ныряю вслед за другом-Васей и вижу, как Вася погружается всё глубже и глубже, отталкиваясь от тяжёлой синей воды руками и ногами, и я вижу перед собой лишь стоптанные подошвы его старых кроссовок, за ними я и плыву и слышу уже оттуда

Жизнь — это как космическая ракета, и если ты залез в неё, то сиди и ничего не трогай, просто будь готов к тому, что жизнь твоя круто изменится. Во всяком случае детей у тебя точно не будет. Да и вообще — нормального секса. Это ты должен с самого начала учитывать — или секс, или космос, и тут есть из чего выбирать, потому что на самом деле ни один трах в мире, пусть даже самый подрывной трах, не стоит того большого и прекрасного, что открывается тебе из иллюминатора твоей жестяной ракеты, какие-то виды в этой жизни, какие-то ландшафты стоят того, чтобы за них заплатить самым дорогим, что у тебя есть, то есть эрекцией, но чтобы понять это, нужно быть по меньшей мере космонавтом, ну, на крайняк — ангелом, что в условиях распада капитала — однофигственно.

— Я не понимаю, — говорю я сквозь сон, — почему всё-таки перманентный похуизм?

— А потому, — говорит Чапай и счастливо улыбается мне из-за трансгалактических лучей, — что всё по хую: бабки — по хую, система планирования — по хую, инвесторы — по хую, министерство — по хую, — он, похоже, завёлся, — государство — по хую, транснациональные корпорации — по хую, спайка капитала — по хую, сферы влияния — по хую, расширение рынка на восток — по хую.

— Мирный космос — по хую, — добавляет Вася.

— Несомненно, — серьёзно говорит Чапай, и все замолкают.

20.30

Где-то далеко-далеко, на Востоке республики, совсем рядом с государственной границей, небо пахнет утренним лесом, пахнет, совсем по-особенному, брезентовыми палатками и сосновыми ветками, что кладут на эти палатки свои тяжёлые лапы. Я иду долгой-долгой лесной дорожкой, слева от меня и справа от меня — высокие и тёплые сосны, которые согревают своим дыханием песок вокруг себя, и воздух, и утренний субботний лес, и птиц, что попадаются время от времени, и вообще — всё это небо, и, очевидно, государственную границу — сосны это такие батарейки, которые пустили корни, как раз вдоль реки, реку видно из-за стволов слева, и мы идём вдоль реки, собственно мы идём вверх, против движения воды, мне шесть лет, я очень люблю лес и реку, а главное — я люблю уикенд, мне полностью понятно, что сосны в уикенд особенно тёплые, а небо — особенно мирное. На мне какая-то дурацкая футболка и дурацкие шорты, и пыльные сандалеты, которыми я пинаю сосновые шишки, поднимая тучки утренней пыли, тогда моя подруга поворачивается ко мне и просит, чтобы я успокоился и такого не делал. Моей подружке 16, она согласилась со мной погулять, собственно, её попросили мои родители, которые дружат с её родителями, они все остались на речном пляже, сидят себе и готовят салаты из свежих влажных овощей, плавают в утренней реке, впереди целый уикенд, вот они и занимаются своими неинтересными взрослыми делами, вместо этого я нашёл среди сосен дорожку и моя знакомая без особенного, стоит заметить, желания, повела меня по ней, так, чтобы я наконец прошёлся и заткнулся и уже никого не доставал, хотя она ко мне хорошо относится, вернее, это я за ней постоянно ношусь, но она держится довольно хорошо и особых претензий ко мне не предъявляет — так только — чтобы не поднимал пыль, чтобы не хватал её за руки, одно слово — не вёл себя как дебил. Мне нравится песок под ногами, мне нравится мокрая трава на песке, мне нравятся сосны, в которых тревожно перетекают электроны, мне нравятся крикливые беззаботные птицы на высоких сосновых ветках, мне нравится небо, потому что оно тянется далеко-далеко и никогда не заканчивается, это мне нравится больше всего, я очень люблю, когда что-то никогда не заканчивается, и небо именно из таких вещей, мне нравится, что эта дорожка тоже не заканчивается, тоже тянется без конца против движения воды, то приближаясь к ней, то снова закатываясь за стволы, наконец моя знакомая не выдерживает, хорошо, говорит, пойдём искупаемся и назад, я пытаюсь выторговать у неё ещё с полкилометра, но она говорит — хватит, купаться и назад, и я вынужден с этим смириться. Она сходит с тропинки и идёт прямо к воде, я стараюсь не отставать, иду следом и рассматриваю её чёрный блестящий купальник, такие тогда, в конце 70-х, как раз были в моде, её купальник особенный — по его чёрному фону рассыпаны жёлтые, красные и оранжевые листья, настоящий ноябрь, хотя в ноябре, кажется, никто и не купается, но у неё настоящий листопад на теле, и тело у неё — красивое и крепкое, ей очень идут эти листья, это даже я в свои 6 понимаю, иначе бы я за ней не шёл, вода ещё не успела прогреться, берег пустой и прохладный, моя подруга подруливает к воде и начинает постепенно в неё входить, я смотрю, как под водой исчезают её стопы, её высокие матовые икры, её колени, её бёдра, наконец она падает на поверхность воды, топит в ней все свои листья — и жёлтые, и красные, и оранжевые, и поворачивается ко мне — давай, кричит, давай, иди сюда, холодно, говорю я с берега, перестань, кричит она, ничего не холодно, иди сюда, она выплывает на середину реки, течение начинает сносить её вниз, и я вдруг пугаюсь, что вот вот её понесёт вниз, а я останусь тут сам и буду стоять на этом берегу никому не нужным, перед холодной глубокой водой, которая течёт неизвестно куда, и я не выдерживаю и прыгаю в воду, даже забыв, что не умею плавать, и двигаюсь к ней, она меня замечает и начинает подплывать к берегу, я бью по воде руками, пытаясь не захлебнуться где ещё мелко, и наконец она подплывает и, задыхаясь, весело кричит — давай руку, и я протягиваю ей руку и в этот миг меня просто разрывает, и вся эта вода течёт вокруг меня, течёт в одном направлении, всё время в одном направлении и мне от этого так хорошо, будто мне вовсе не 6, а все 16, как и моей подруге, моей биг уайт маме, которая тянет меня за собой против течения, и так крепко держит меня за руку, что если бы я мог, я бы просто кончил, но я лишь держусь за неё и не могу кончить, совсем-совсем не могу кончить и так всю жизнь