Надежда смертника - Дэвид Файнток

Я наложил на рану слой марли и предупредил:

– Пуук, сейчас я стяну твою рану пластырем. Держись.

Только я начал стягивать рану, как парнишка взвыл и отпихнул мою руку.

– Сиди спокойно!

– Отвали от меня! Все в порядке!

Этого разрешать уже было нельзя. Я легонько стукнул его:

– Говорить нужно: «Да, мистер Чанг!»

Мальчик поднял на меня большие, точно щенячьи, глаза.

Я поскорее отвернулся.

Торговец не может позволить себе всяких там настроений. Я постарался стянуть пластырь посильнее, но не слишком больно, и принялся убирать остатки в аптечку.

– Прошу прощения. – Пуук шмыгнул носом, глаза мокрые от слез. – Я не хотел.

Нет, для старика это слишком. Я прижал его голову к груди:

– У мальчика Пуука все будет хорошо. Пусть остается с Чангом столько, сколько ему нужно. Все будет хорошо.

Мальчик поправлялся медленно, но антибиотик сделал свое дело. Даже говорить не стану, сколько мне пришлось отдать в обмен за две аптечки. Это неважно.

На следующий день я спросил у него, из-за чего Карло так на него разозлился.

Пуук робко глянул на меня:

– Сказал ему, Рейван ни фига не знает.

– А при чем тут Рейван?

– Трубы. Рейван сказал Карло, мидам нужно найти новую трубу или поменять укрытие:

– Пуук повернулся на постели и поморщился.

– Нечего мальчишке лезть в дела взрослых, – погрозил я ему.

– Не знает он ни хрена, – упрямо повторил Пуук. – Он сказал, Чанг рехнулся. Сказал… – Пуук замолчал.

– Продолжай.

– Не, – парнишка помотал головой.

Я поднялся и отправился в магазин, гадая, в чем дело. Через несколько минут раздался стук в дверь. Я занялся торговлей – был спрос на спортивные костюмы и консервы.

Вечером все опять стихло. Я скормил Пууку куриную консерву. Прошел только день после того, как его саданули ножом, и я не хотел, чтоб он расхаживал, разве только до туалета и обратно. Покормил его в постели. Он все съел и огляделся, словно выискивал поблизости вторую консерву.

Покормив его, я встал. Он протянул руку, чтоб я не уходил. Я шлепнул его по руке. Нечего мальчишке-миду держаться за ручку, как малышу.

– Останься на минутку, – робко попросил он. Ладно, ладно, я снова сел.

– Не знаю, что случилось, но миды все талдычат про воду. – Он взглянул мне в глаза и решил продолжить. – Рехнулся не Чанг, а Рейван.

– Что он говорит?

– Мол, Чанг тронулся башкой, раз говорит, воды не будет. Мол, раз трубы плохие, мидам нужно менять укрытие или чинить. Лучше, говорит, чинить. Ну, если… – Пуук умолк.

Спрашивать бесполезно. Сам расскажет, когда решит. Я провел рукой по голове Пуука, ободряюще потрепал по шее. Потом встал и начал чистить пустую консервную банку: не выбрасывать же металл.

Мальчик Пуук заговорил, обращаясь к стене:

– Если Чанг не продаст трубы, миды сами возьмут. Вломятся в магазин Чанга.

Я чуть не задохнулся. Гляди-ка, до чего дошло – нейтралу уже грозят! Плохие времена настают.

– Я и сказал Карло: Рейвану крышу на солнце напекло. Если Чанг говорит, воды не станет, мидам надо слушать.

– Глупый мальчишка-мид думает, Чанг сам не сможет о себе позаботиться? – заворчал я, сжал рукой банку и бросил расплющенную в кучу других.

– Рейван хотел меня пришить. Карло не дал, но велел убираться и больше не возвращаться. Ребятам из мидов нечего водиться с нейтралами. Я послал его подальше вместе со Старшей Сестрой, а он кинулся на меня с ножом. Я увернулся, но не очень быстро.

– Все будет нормально, мальчик-мид. Переждешь немного, да и вернешься в укрытие с добычей, как прошлый раз.

– Может быть. Не знаю, захочу ли.

– Конечно захочешь. Мид должен жить среди мидов, верно?

Он ничего не ответил. Много позже, когда я погасил свет, он спросил:

– Как нижний может сделаться торгашом?

Мне не полагалось бы знать, что Джареда поймали. Я бы и не узнал, если б не мама. Той ночью, когда прилетели Боланды, я долго не спал, а забавлялся с преобразованиями 8-й степени.

Когда я услышал голоса гостей на лестнице, то понял, что мама скоро заглянет ко мне, и повернулся на бок. Пусть видит: глаза у меня еще открыты. По теории Павлова, чуткие родители проявляют беспокойство, если их дети не могут заснуть.

Через некоторое время мама зашла ко мне и села на край постели:

– Что с тобой, сынок?

Я улыбнулся. Мне нравится, когда она меня так называет.

– Ничего, ма.

– Хочешь поговорить?

– Смотря о чем. Ты очень устала?

Она взъерошила мне волосы:

– Пока не засыпаю на ходу. Потом легла сверху на покрывало.

– О чем ты думаешь?

С мамой я мог разговаривать так, как с отцом никогда бы не осмелился. Не то чтобы он стал возражать, но я должен оберегать его от волнений.

Я рассказал, как прошел мой день, и выслушал, что было у нее. Через какое-то время она зевнула, взглянула на часы и принялась рассказывать мне истории на ночь – баюкать на свой лад.

Не знаю, почему мне так нравится слушать ее рассказы о прежних днях, когда она встретилась с отцом, но они всегда помогают мне расслабиться и заснуть. Она поведала мне о приеме в честь губернаторов и как начались их встречи.

Я уже давно вычислил, когда это случилось.

– Это было через два года после того, как он покинул монастырь.

– Да, он был сенатором, и мы…

– Ма, он очень изменился теперь, когда стал старым?

– Старым? – Она засмеялась. – Да, теперь он стал дряхлым, плохо соображает, у него одышка и еле ковыляет.

– Ма! Не забывай, он старше меня в четыре целых четыре десятых раза, и с моей точки зрения…

– Знаю, Филипусик, – она снова засмеялась. – Я тоже такая старая… Сгорбленная, в морщинах, меня возят на инвалидном кресле…

Я обнял маму, зная, что только так заставлю ее замолчать.

– Каким он был?

Она помолчала.

– Я знала Ника на трех этапах в три разных периода его жизни. Юношей он…

Я ждал.

– Никогда не думала, что смогу полюбить его. Он был таким сдержанным и болезненно робким. Таким серьезным. Мы жили в одной казарме.

– Казарма Крейна.

– В Фарсайде, – подтвердила она. – Он помог мне, когда я запаниковала во время тренировки с надеванием скафандров, и без колебаний пошел за меня на порку.