Ухожу на задание… - Владимир Дмитриевич Успенский

очень плотным, и мы укрылись в окопах, не рискуя подняться.

Ожесточенная стрельба слышалась и на других участках. Даже в порту, где днем были паши. В темноте ничего не разобрать. Ясно было одно: японцы делают последнюю попытку сбросить десант в море, пока он еще не слишком велик. Или сейчас, или никогда!

Много самураев пробралось к нам в тыл. Теперь они стреляли с кладбища на холме, с чердаков и вообще не поймешь откуда. У нас появились потери. Мы еще плотнее прижались к земле. А с фронта накатилась новая волна атакующих. Волей-неволей пришлось подняться.

Японцы совсем рядом. Лезут на сопку с криком «Банзай!». Впереди офицеры. Они карабкаются, опираясь на сабли. За ними ряды белых ног. Почему-то солдаты атаковавшей нас части носили белые обмотки.

Матросы торопливо сбрасывали фланельки, оставаясь в одних тельняшках. Надевали бескозырки.

Капитан-лейтенант крикнул:

— Радистам находиться у рации!

Еще секунда, и рядом с Собачкиным поднялся другой офицер.

— Вперед, ребята!

Он крикнул именно так. За ним хлынули вниз все, кто был на сопке. Я видел, как шел в контратаку Михайлов. Шел медленно, осторожно ставя ноги, чтобы удержаться на склоне, и через головы своих на ходу бил из пулемета по японцам.

Потом все смешалось. Только взметывалась вверх приклады да звучали короткие автоматные очереди.

Уцелевшие японцы откатились вниз, в заросли гаоляна.

А наши вернулись обратно. Пришли разгоряченные, потные, в рваных тельняшках. Принесли с собой трофейные тесаки и пистолеты.

Исход схватки решили гранаты и, главным образом, автоматы, которых не имели японцы. Автомат против винтовки — большая сила в ближнем бою. Склон сопки усеян был трупами в нелепых белых обмотках.

А в порту все еще продолжалась стрельба. Там гремела корабельная артиллерия. Вскоре оттуда пришел офицер связи в сопровождении автоматчиков, и мы узнали некоторые подробности боя. Оказывается, японцам удалось под покровом темноты просочиться мелкими группами до самых причалов. Самураи стреляли по кораблям из винтовок и пулеметов.

Ночью в порт незаметно проникла японская шхуна. С нее высадился отряд головорезов и подкрался с тыла к одной из ваших рот. Самураи пустили в ход ножи и успели принести много вреда, прежде чем были обнаружены.

Нас поражала бессмысленная жестокость противника. Девушки на перевязочном пункте не зря опасались нападения. Японцы действительно напали на пункт, но были отбиты резервным подразделением и теми ранеными, которые могли держать оружие. Однако самураям удалось захватить повара, кипятившего воду для раненых. Ему вырезали на спине звезду. Такая бесчеловечность, такой садизм были прямым следствием системы воспитания самураев, о чем нам говорили на политзанятиях еще до начала войны. Специальный рескрипт микадо без всяких обиняков призывал солдат к коварным и изощренным методам убийства людей. Микадо хотел сделать каждого японского солдата «хитрым и жестоким зверем, чтобы враги цепенели от ужаса, встретившись с ним».

Еще в давние годы сложились традиции «бусидо», что- то вроде моральных правил самурая. Одно из этих правил гласило: «Убей пленного, вырежь печень и съешь ее; храбрость убитого перейдет к тебе».

В наше время это кажется просто невероятным. Однако нам довелось узнать несколько случаев, когда японские военнослужащие, следуя диким законам «бусидо», действительно вырезали у пленных печень. Знают об этом и американские солдаты, сражавшиеся против японцев.

Предрассветные атаки противника не принесли ему решительного успеха. Десантники почти везде удержали свои позиции. Однако положение наше ухудшилось. Много японцев оказалось у нас в тылу. Мы вынуждены были воевать на два фронта. Десант понес серьезные потери. Но, пожалуй, самая главная беда заключалась в том, что у нас кончались боеприпасы.

Противник окружил нашу сопку с трех сторон и готовился к новому штурму. А мы сидели без еды, без воды. С десятком патронов и с одной гранатой на каждого бойца.

Нетрудно поэтому представить, какая радость охватил нас, когда рассеялся туман и мы увидели за голубой дымкой силуэты кораблей, идущих с Большой земли. Наш глазастый сигнальщик Вася Басов узнал минный заградитель «Аргунь», имевший довольно сильную артиллерию. С ним несколько катеров-охотников и три больших, тяжело нагруженных транспорта с войсками и техникой.

Пальцы на горле

В Сейсине высадилась 13-я бригада морской пехоты. Часов в десять утра через наши окопы перекатом прошла волна свежих подразделении. Все бойцы в чистеньких гимнастерках, еще не побывавших под огнем, не поползавшие по пыли и глине. Они без особого труда сбили японцев, ослабевших в ночных атаках. Противник отошел к дальней невысокой сопке с густым кустарником.

Бой отодвинулся от нас. Пули к нам больше не долетали. Лишь изредка рвались снаряды да откуда-то сзади постреливали оставшиеся в тылу снайперы. С «Вьюги» сообщили: боеприпасов осталось мало и корабельная артиллерия может вести огонь только по особо важным целям.

На вершине соседней сопки появился небольшой отряд моряков — корректировочный пост с «Аргуни». Теперь корабли на рейде имели второй «глаз».

Ребята наши завалились спать в своих мелких окопчиках, а Гребенщикова и меня капитан-лейтенант послал на разведку. Мы должны были подыскать хорошее помещение, где можно отдохнуть, привести себя в порядок.

Сверху мы облюбовали большой сад или парк: среди деревьев виднелись отдельные виллы. Туда и направились.

Федор имел при себе неизменный наган, которому я не очень доверял, потому что он стрелял через раз или еще реже. На ремне у Федора болталась в чехле самодельная финка с наборной ручкой. Ее сунул Гребенщикову кто-то из товарищей, когда мы покидали корабль. Финка была острая. Мы открывали ею консервные банки и легко резали затвердевший хлеб.

Выбрав направление, спустились с сопки на улицу, прошли по ней до площади. Там как раз хоронили убитых. Накрытые плащ-палатками, лежали возле широкой ямы несколько матросов. И еще — офицер. Бросился в глаза его высокий лоб. Ветер шевелил густые длинные волосы. Над офицером скорбно склонялся какой-то капитан.

— Кто это? — спросил Федор у сержанта с лопатой.

— Из роты Автоматчиков все.

— А он?

— Лейтенант Крыгин.

Фамилия была незнакомая, мы направились дальше. И

вдруг громкие торжественные звуки музыки заставили нас оглянуться:

Наверх вы, товарищи, все по местам,

Последний парад наступает!

Воины осторожно опускали в могилу тела боевых друзей. Рослый молодой краснофлотец с баяном стоял у самого края ямы. Так необычно было все это, что мы с Федором застыли посреди улицы и не двигались до тех пор, пока не угасли последние звуки.

— Пошли! — поторопил Гребенщиков.

Вот и тенистый, с прямыми дорожками парк. На полянах, окруженные заборами, красовались дома, похожие на игрушечные, но довольно вместительные. Возле домов пестрели клумбы. Вероятно, здесь жили семьи японских офицеров или