Закон стаи - Сергей Романов

— Я понимаю вашу иронию. Но ведь рабочие не под дулом пистолета, а по собственной воле избавились от своих акций. Как говорят, хозяин — барин…

Хоттабыч, казалось, потеряв всякий интерес к доводам банкира, резко повернулся к губернатору:

— Николай Яковлевич, а какую сумму вы собираетесь выручить за водообъекты?

Неожиданный вопрос застал Егеря врасплох, чего и добивался спикер. Губернатор лишь передернул плечами и, взглянув на Бурмистрова, постарался уклониться от конкретного ответа:

— Разве можно говорить о какой-то стоимости, если дума еще не приняла закон о приватизации?

— И все-таки? — настаивал Хоттабыч. — Было бы смешно думать, что вы и ваши чиновники не имеете своего мнения по этому вопросу. Согласитесь, если уже завтра депутаты проголосуют за приватизацию, то, я уверен, появится и сумма начальной стоимости. Откуда она возьмется, с потолка?

— Ну почему же с потолка? Оценочная комиссия, как мне известно, пришла к выводу, что торги за водообъекты можно начинать с тридцати миллионов. Этих самых… «зеленых».

Хоттабыч был уверен, что стоимость водообъектов сильно занижена. Значит, кто-то готов купить, а кому-то выгодно продать их гораздо ниже номинала. Чиновники объясняли такую сделку интересами трудового населения, которое за минимальные деньги станет владельцем предприятия. Но с подобной арифметикой Хоттабычу сталкиваться уже приходилось. Он знал, что получит простой рабочий, не имеющий в кармане лишнего рубля, допустим, с десяти акций стоимостью по гривеннику, если ему в результате будут выплачивать даже по тысяче процентов годовых? Сотню рублей за год. И это в то время, когда основные держатели пакетов загребут миллионы! По такой же филькиной грамоте был продан за гроши металлургический завод, хотя некоторые независимые экономисты называли цифру его реальной стоимости в одиннадцать раз больше.

Словом, как думал Хоттабыч, кто был ничем, так и останется ни с чем. Удача, богатство, привилегии всегда стояли к простому народу задом, а к господствующему классу передом. Социального равенства никогда не дождешься: история показывала, что при капитализме справедливо делить пряники не только никто не будет, но даже и не планирует.

— Не многовато ли, тридцать миллионов? А ну как таких деньжищ ни у кого не найдется? — иронично поинтересовался Хоттабыч. — Ведь тогда окажется, что зря торопились, копья ломали — на заседаниях думы, да и на этом совещании.

— Купят, Александр Серафимович, купят, — снова вступил в разговор Бурмистров.

— По вашему тону, не терпящему возражений, я вижу, что «Интерресурс», которым вы командуете, готов уже выложить денежки. Но позвольте поинтересоваться, Денис Карлович, откуда у вас такие средства, если банк уже несколько месяцев задерживает зарплату тем же водникам?

— На то мы и «Интерресурс», — ухмыльнулся Бурмистров, — чтобы привлекать деньги со стороны и находить инвесторов.

— Зарубежных?

— А что в этом плохого? Они-то лучше нас знают, как поставить дело и извлечь прибыль.

— Тогда хотелось бы знать, чью воду после приватизации будут потреблять промышленность и пить жители области? Вы готовы назвать кандидатов?

— Успокойтесь. Вода по-прежнему останется нашей, российской. Ведь в руки инвесторов попадет меньшая часть акций. Большая будет распределена между рабочими и администрацией области. Поэтому, мне кажется, не стоит называть раньше времени тех, кто готов вложить деньги в развитие областной экономики. Закон о приватизации водообъектов пока не принят, дума топчется на месте. И лишний шум, который поднимут журналисты, ни к чему хорошему не приведет.

Хоттабыч хотел было задать ему последний вопрос: какую выгоду принесет банку приватизация, за которую двумя руками был готов голосовать Бурмистров, но губернатор вовремя пресек возникшую перепалку.

— Итак, все точки над «і» расставлены. Большинство здесь присутствующих, как мне кажется, высказываются в пользу приватизации. Что ж, остается дело за думой. — Егерь строго посмотрел на Хоттабыча. — Вы понимаете, Александр Серафимович, что именно из-за вашей депутатской нерасторопности область терпит убытки, в районах происходят беспорядки, народ волнуется…

— Может быть, такая ситуация кому-то выгодна? — поднял голову Хоттабыч.

— Кому? Мне? Вам? Всем здесь сидящим? — Егерь поднялся, оперся на стол и уже в категорическом тоне подвел итог: — В ближайшее время закон должен быть принят. Иначе нам придется идти к этому другим путем. Благодарю всех за присутствие.

Время приближалось к полуночи. В полном одиночестве Хоттабыч неторопливо спускался вниз по лестнице в раздевалку. Отвлекшись на секунду от своих мыслей, он заметил, что никто не решался подойти к нему. Даже в ответ на его «до свидания» хорошо знакомые ему чиновники лишь неохотно кивали головами, забыв о человеческой способности изъяснятся словами. «Как в сталинские времена», — пронеслось у него в голове, когда он, надев плащ, вышел на улицу.

Он уже открыл дверь своей черной «Волги», когда его дернул за рукав старый товарищ — директор целлюлозно-бумажного комбината.

— Чего тебе, Алексеевич? — с нескрываемым раздражением спросил спикер, удивленный тем, что кто-то все-таки решился в этот вечер подойти к нему.

— Ты меня извини, Александр Серафимович, но не только мое, а мнение многих директоров предприятий расходится с требованием Егеря. Водообъекты приватизировать нельзя. Подумай только: если кто-то начнет завинчивать краны, ограничивая в воде другие производства и требуя за нее дополнительной платы, остановятся многие предприятия. Топливо можно завезти с другого региона, а воду не навозишься. Встанет и наш комбинат, и металлургический, и коксовый… Приватизировать никак нельзя! Вода должна быть в ведении государства.

— Что же ты там молчал? — ткнул пальцем в сторону залитых светом окон Хоттабыч.

Директор грустно улыбнулся:

— По той же причине, друг мой. Ты не выставляешь проект закона на обсуждение в думе, боясь потерять место в парламенте. А я молчу, потому что боюсь лишиться должности у себя на предприятии. Только тебе гораздо легче. Твоя должность в руках избирателей. А моя — в руках Егеря. За твои прошлые заслуги тебя могут снова избрать и депутатом, и спикером. А меня просто снимут и выкинут за ворота. Каким бы хорошим директором я не был. Вот так.

— Но руку-то ты мне мог подать в раздевалке на прощание? — уже садясь в машину, спросил спикер.

Директор, как провинившийся школьник, опустил голову и ничего не ответил.

В кабинет тихо вошел Евнух и поставил на стол перед Пантовым чашечку кофе.

— Коньяк будешь? — спросила Петяева своего гостя.

Пантов расплылся в улыбке:

— На халяву и уксус сладкий…

— Евнух, — обратилась директриса к ожидающему дальнейших приказаний телохранителю, — спустись в буфет, возьми для меня бутылку коньяка и лимончик. Ну и еще что-нибудь…