Храпешко - Эрмис Лафазановский

Храпешко опустил голову.

— Уезжаем!

Сказал Отто.

— Кто-то из присутствующих у меня ворует!

Так закричал Отто во время, вернее, в самом начале собрания, которое было созвано в большой столовой со следующей повесткой дня:

а) Рассмотрение психо-физического и морального состояния семьи;

б) Финансовый отчет;

в) Привлечение Храпешко к ответственности; и

г) Разное.

Не нужно было быть слишком умным, чтобы предположить, что первые два пункта были взаимно зависимыми от пункта в) и что основная часть собрания будет посвящена именно этому пункту.

Вся тяжесть разговоров падала на пункт в).

Но это собрание имело жизненно важное значение для дальнейшего существования всей семьи, и поэтому не только ни у кого даже и мысли не возникло не присутствовать, но, напротив, все появились в столовой заранее, с любопытством ожидая развития и исхода событий.

— А вы не переборщили немного с повесткой дня? — спрашивал Миллефьори по неизвестным причинам. На самом деле у него не было никакого намерения защищать Храпешко, потому что все, и он в том числе, принадлежали к противоположному лагерю:.

— С каких это пор, у тебя, Миллефьори, есть право голоса? Ты что, владеешь частью нашей мастерской?

Миллефьори опустил голову так же, как сделал Храпешко на ярмарке в Мюнхене.

Таким образом, собрание началось со слов: кто-то из присутствующих у меня ворует, и после короткой, но эмоциональной паузы все склонили головы и посмотрели себе под ноги, что было достаточным знаком, чтобы подтвердить слова Отто.

Только Храпешко в это время сидел с высоко поднятой головой, не предполагая, что эта фраза относится именно к нему.

— Не знаю, известно ли вам, что в последнее время дела идут не лучшим образом. Во-первых, мы постоянно в некотором финансовом минусе, а во-вторых, мы слишком большое внимание уделили искусству, что для такого места как Европа в наше время, когда начинает развиваться промышленность, совершенно неправильно. Почему? Потому что Европе нужны деньги, а не искусство. И мы, очевидно, слишком увлеклись. Не думаете, что я изменил своим взглядам! Нет! Вот и сейчас я с гордостью стою перед вами и провозглашаю: Да здравствует искусство, объединяющее нас. Но, друзья мои, чтобы заниматься искусством, следует сначала как следует наесться.

Как бы то ни было, мы бы выдюжили и в такой сложной ситуации, если бы не случилось то, что случилось. А что случилось, вы можете себе представить из моих вводных слов. Конечно, когда я говорю, что у меня воруют, я не шею в виду, что кто-то буквально крадет у меня деньги, потому что у меня их нет, я имею в виду, прежде всего, кражу сырья, с помощью которого мы, по сути, сохраняем наше производство на плаву. И, естественно, если бы я был не Отто, я не узнал бы, чьих рук это дело. Да, именно так, мой дорогой Храпешко! Ты напрасно задрал нос. Я впустил тебя в мой дом, как родного, я научил тебя ремеслу и тайнам правильного дыхания, вещам, которым ты нигде не смог бы научиться, — и я, позволь мне теперь сказать это, очень разочарован в тебе. Кроме того, ходят слухи, что ты, Храпешко, еще до того, как пришел к нам в мастерскую, совершил такое же уголовно наказуемое преступление в доме моего хорошего французского друга Паскаля, нашего давнего клиента, преступление, за которое ты был на некоторое время заключен в тюрьму. Он лично сказал мне, что и он, когда ты был у него, разочарованно и экзальтированно крикнул: «Кто-то здесь у меня ворует!»

— Ооо! — зашумела столовая.

Мандалина молчала, а Храпешко пытался поймать ее взгляд.

Ее взгляд был прикован к чему-то под столом.

Взгляд Мандалины поймать не удалось.

— Продолжаю. Так что, движимый обоснованными предположениями, я тайно начал следить за Храпешко и обнаружил, что он использует наш дорогостоящий материал для производства предметов личного употребления. Мало того, некоторые стеклянные предметы, как то: брошки и бусы я заметил на некоторых дамах из высших социальных слоев, отсюда до Берна.

— Невероятно! — говорили остальные, глядя на Храпешко.

Он повторно поискал глаза Мандалины, но они уже смотрели под кровать.

— Мы, мой дорогой Храпешко, можем сейчас прибегнуть к различным мерам наказания. Во-первых, мы можем отправить тебя на войну австрияков с турками, чтобы ты закончил свои дни насаженным на кол! Можем отослать тебя в Россию, чтобы ты воевал на стороне русских, чтобы тебя опять же поймали турки и посадили на кол! Мы можем передать тебя католикам, чтобы они тебя тоже посадили…

Здесь Отто немного вздрогнул, потому что то, о чем он подумал, было действительно так ужасно, что он не мог продолжать в этом направлении и перешел к последствиям. А кроме того, все сожалели о Храпешко и его судьбе, особенно Миллефьори, который по неизвестным причинам был убежден, что речь идет об обычной интриге, не имеющей ничего общего с истиной. Но кто был этим неведомым интриганом?

— Прошу прощения, а кто тут интригует?

— Другими словами, мы оказались в ситуации, когда я должен прибегнуть к наиболее непопулярным в деловом мире мерам, которые являются следствием одного слова, а это слово, дорогие мои, банкротство, банкротство и еще сто раз банкротство. И все мы знаем, что это за последствия. Это означает, что я больше не могу никого из вас содержать и поэтому должен всех вас отпустить, пусть каждый идет, куда хочет.

Теперь, позвольте в заключение сказать о моей душевной боли и напомнить о моем любимом мифе о сотворении мира, который я начал рассказывать, когда к нам пришел Храпешко. Господь не был один во Вселенной. Дьявол все время умирал от зависти из-за красоты, которую создал Творец, и тоже создал нечто, а именно мощное землетрясение. Земля треснула со всех сторон, и из нее стали вываливаться все материки и острова, вытекать все моря и океаны, выпадать все растения и животные, да и люди вместе с ними. В конце концов, Земля распалась и исчезла во Вселенной. Бог и дьявол остались одни, с тем, чтобы гоняться друг за другом по вечным просторам, с печалью вспоминая, как хорошо им было, когда существовала стеклянная земля.

Так и я чувствую себя, как Господь, оставшийся без созданной им Земли.

— Я думаю, Вы немного преувеличиваете, — сказал Храпешко, желая себя защитить, но не смог, потому что Отто снова объяснил безвыходность своего положения.

Храпешко третий раз поискал глаза Мандалины и увидел, что на этот раз она их нашла, подобрала из-под стола и поставила на место, но веки у нее были закрыты.

В столовой наступила тишина, только окна дребезжали от вечернего ветерка.

— Если… — сказал Отто, и все подняли головы.

— Если только мы не найдем какой-нибудь выход.

После этой фразы в комнате воцарилась невиданная тишина. Все размышляли о каком-нибудь выходе. Например, толстая Гертруда, которая не сказала ни слова за все это время, наконец, спросила, что они хотят завтра на обед и что на ужин. Вот и всё. Остальные молчали.