Нет кузнечика в траве - Елена Михалкова

– Сколько здесь по прямой, как думаешь?

– Километра два, не меньше.

– Нефигово пробивает. Тяжеленный, правда, собака!

– Я говорил, она за птицами охотилась, – укоризненно бубнил сзади Ян. – Искала, где они гнездятся, а потом с камерой забиралась туда. У нее ноги были расцарапаны из-за этого. И синяки.

– Я там кое-что заметил… – Илюшин обшаривал взглядом окрестности. – Нет, отсюда не видно, деревья закрывают.

– А что?

– Какой-то летний домик, похоже. Я сначала решил, что сарай, но потом солнце отразилось от стекла… Скорее всего, окно распахнулось от ветра. Зачем в сарае окно?

Он обернулся к молчавшему Яну:

– Ты что-нибудь знаешь об этом?

Вся болтливость юноши куда-то пропала.

– Не знаю…

– А если подумать?

– Там живет Катерина, – неохотно признал юноша.

– Катерина? Кто это?

– Младшая дочь Андреаса.

Илюшин вспомнил пестрое пятно на склоне вереска и ощущение взгляда, провожавшего его.

– Чем, говоришь, занимается Андреас?..

– Рыбак он, – с тяжелым вздохом сказал Ян, глядя в сторону. – Рыбу мы у него покупаем… И помидоры…

– …да-да, для кухни отеля.

Илюшин покусал губы, задумчиво рассматривая переводчика. В кресле храпел Гаврилов.

– После обеда наведаемся туда еще раз, – решил он в конце концов.

Юноша слабо запротестовал: из его бормотания, в котором внезапно сильно прорезался акцент, Бабкин уловил, что им не откроют, что семья Димитракиса неразговорчива и смысла в их визите никакого нет. Илюшин, кажется, не слушал.

– Разбуди-ка нашего клиента, – попросил он Сергея. – Только бережно!

Бабкин легонько встряхнул спящего мужчину. Храп застрял у того в глотке, и некоторое время Гаврилов бессильно булькал, подергиваясь и вращая глазами. Выглядело это жутковато.

– Проснулся? – нежно спросил Сергей.

– Чего тебе?

– Не мне. Ему.

Илюшин присел на корточки и протянул бинокль:

– Когда вы вернулись в номер после купания, где он лежал?

– На подоконнике, – сказал Петр, помолчав.

Вопрос Илюшина вонзался крючком и вытаскивал Гаврилова из теплого забытья на каменистый берег реальности, где он задыхался и желал лишь одного: вернуться обратно. Все эти чужие хари, что-то требовавшие от него, в эту минуту были ему ненавистны; он забыл, сколько сил потратил на то, чтобы добиться их присутствия, и даже забыл, для чего они здесь.

Ах да – он же им платит! Платит, чтобы они нашли Ольгу.

– На подоконнике, – повторил Гаврилов. – Я ничего не трогал. Здесь будет музей ее памяти, ясно?

– Ясно, – кивнул Илюшин. – А теперь скажите мне, Петр Олегович: ваша жена умеет ездить на велосипеде?

2

Если бы Ян мог сбежать, он непременно воспользовался бы возможностью. Гаврилов пообещал ему хорошие деньги, очень хорошие. Но это было до того, как Макар Илюшин решил наведаться к Димитракису.

Сейчас, трясясь на заднем сиденье раздолбанного илиодоровского рыдвана, который хитрый менеджер вручил сыщикам под видом прокатной машины, Ян думал, что деньги трупу ни к чему.

Здоровяк, кажется, что-то заподозрил. Он вел машину, но время от времени юноша ловил на себе в зеркале его пристальный взгляд. Не глаза, а терка: каждый раз с Яна будто тонкий слой кожи состругивали.

– Сначала заедем в деревню, – сказал Макар.

Ян как мог постарался растянуть их пребывание в Дарсосе. Они зашли к Пармениону, посидели у Стефана, выслушали Фоку. Панагиота завернула им с собой по куску только что выпеченной, еще теплой спанакопиты. Толстуха Кики выставила на стол свою фирменную фасоладу, густую и горячую, точно кровь. Всеобщее сердечное радушие произвело тот эффект, на который рассчитывал юноша: напряжение стало спадать.

Нет, он не надеялся всерьез отвлечь своих спутников от цели поездки, – лишь отсрочить неизбежное. А там – кто знает: вдруг они сами передумают?

Цирцея превратила команду Одиссея в свиней. Бабушка Яна, рассказывая ему историю о владычице острова, всегда добавляла, что это образец поведения для любого гостеприимного хозяина. Гость должен лежать объевшийся и похрюкивать от наслаждения.

Было бы проще, если бы вдова Кики не улыбалась так этому огромному русскому, не покачивала бы бесстыдно коровьими своими бедрами, словно она не фасоладу несет, а танцует у шеста, и не выставляла бы так откровенно свою грудь. Хотя грудь у Кики еще ничего. Ян сам загляделся на нее и забыл перевести вопрос Макара.

– Спроси, пожалуйста, видела ли она Гаврилова или его жену.

Илюшин протянул планшет.

Кики неторопливо вытерла руки о фартук и надела очки. Нет, она не видела мужчину, а женщина была здесь, да. Пару раз. Фотографировала собак, двери и этих старых бездельников, с утра до вечера попивающих кофе, Пармениона с Одиссеем и Гомером.

– Это настоящие имена? – не поверил Бабкин.

Ян удивленно взглянул на него.

– А Телемаха здесь случайно нет? – неуклюже пошутил Сергей.

– Телемах в прошлом году переехал в Калликратию.

– Бросил Ариадну! – всплеснула руками Кики. – Бедная девочка от горя поседела как луна.

– А сколько ей? Может быть, еще выйдет замуж, – утешил Макар.

– Семьдесят шесть.

– Вы рассказали полицейским, что видели Ольгу? – вмешался Сергей.

Конечно, рассказали. Если гости хотят, они могут все вместе отправиться к Гомеру и еще раз выслушать его, хотя, видит бог, с большей пользой можно прижать ухо к раковине.

Они все-таки пошли к старику. За ними увязались две собаки, пятилетняя Лула, которую привезли в гости к тетке, и Галактион, хотя Ян считал, что тому с его слепотой лучше держать свое любопытство в узде.

Их небольшая процессия, собирая по пути новых зрителей, добралась до дома Гомера, и там были торжественно, будто слова клятвы, при всех повторены подробности встречи старых греков с русской туристкой.

– Она сказала, что никогда не пила такого крепкого кофе и не видела таких красивых мужчин, как мы!

– Вообще-то эти трое не знают ни слова по-английски, – вполголоса уточнил Ян.

Илюшин засмеялся.

Бабкин посмотрел на него и хотел сказать колкость, но вдруг понял, что ему тоже смешно. Вся усталость испарилась. Этот час был таким же бесплодным, как и утренние, но что-то было то ли в воздухе, то ли в этих людях, жизнелюбивых и открытых, что не позволяло считать его проведенным впустую.

Сергей погладил подвернувшуюся под руку дворняжку.