Мароны. Всадник без головы - Томас Майн Рид

Какой-то блестящий предмет со звоном упал к ногам Герберта. Он увидел, что это шелковый кошелечек. Герберт поднял его. В нем лежала одна золотая монета.

Герберт постоял, раздумывая, готовый, казалось, принять дар, но затем пришел к иному решению.

- Спасибо, - сказал он. И прибавил более сердечно: - Спасибо, кузина Кэт. Вы были добры ко мне, и хотя, может быть, мы никогда больше не встретимся...

- Не говорите этого! - прервала его молодая девушка, умоляюще на него глядя.

- Да, нам едва ли суждено встретиться, - продолжал он. - Ваш дом для меня чужой. Мне остается только покинуть его. Но, где бы я ни был, я не забуду вашей доброты. Как знать, удастся ли мне отплатить вам за нее - чем может быть полезен вам такой бедняк, как я? Но, если вам понадобятся сильная рука и преданное сердце, помните, Кэт Воган, - на свете есть человек, на которого вы можете твердо положиться. Спасибо вам за все!

Оторвав от кошелька голубую ленту, Герберт кинул его вместе с монетой обратно в окно. Затем, прикрепив ленту к пуговице на груди сюртука, он сказал:

- С этой лентой я буду чувствовать себя богаче, чем если бы мне подарили все имение вашего отца. Прощайте, милая кузина, и да благословит вас Бог!

Кэт не успела сказать ни единого слова совета и утешения, как Герберт повернулся и скрылся за углом.

Пока в доме Вогана разыгрывались только что описанные сцены, еще более волнующие события происходили на плантации Джесюрона.

У работорговца Джекоба Джесюрона, помимо «загона» в укромном месте в бухте, где он держал рабов, предназначавшихся для продажи, имелось большое поместье, в котором он проживал вместе с дочерью. Оно находилось по соседству с сахарными плантациями Горного Приюта и отделялось от них грядой лесистых холмов. Когда-то, до того, как земля оказалась в руках Джесюрона, на ней также были сахарные плантации, но теперь поля, на которых прежде под легким южным ветерком колыхался золотистый сахарный тростник, поросли сорняками. С быстротой, характерной для тропической растительности, здесь в самый непродолжительный срок успели вырасти и огромные деревья сандаловые, хлебные, тыквенные, сейбы. Лишь кое-где сохранились открытые лужайки, но на них ничего не выращивали. Они были покрыты посеянными самой природой дикорастущими цветами: мексиканским маком, ласточкиным цветом, вест-индской вербеной и мелким страстоцветом. Порой среди гущи зелени виднелся кусок ограды, сложенной из камней, не скрепленных ни известью, ни цементом и потому большей частью развалившейся. Руины эти были почти сплошь увиты всевозможными ползучими растениями. И, все собой оплетая, как паутина гигантского паука, буйно разрослась желтая безлистная американская повилика.

Посреди плантации, вновь почти отвоеванной у человека природой, находился «большой дом». В сущности, это было не одно, а несколько строений, скучившихся под общей крышей: самое жилище владельца и бывшие сахароварни. Неподалеку стояли хижины невольников, конюшни, сараи, и все это было окружено высокой стеной, что придавало усадьбе вид тюрьмы или казармы. Стена была возведена уже при новом владельце и служила целям, не имеющим ни малейшего отношения к производству сахара.

Сада не было, но повсюду имелись признаки того, что когда-то он существовал. Еще сохранились фруктовые деревья - полудикие лимоны и груши, манго, гуавы, папайи. Одни были увешаны роскошными плодами, другие стояли все в цвету, источая аромат. И кокосовые пальмы высоко вздымали над более скромными обитателями одичавшего сада свои подобные коронам верхушки, изогнув книзу длинные перистые листья, как будто оплакивая окружающее запустение.

Возле дома росло несколько необычайно мощных деревьев. По узловатым сучьям, в это время года лишенным листвы, легко было узнать сейбу. Сучья, каждый толщиной в ствол большого дерева, были сплошь оплетены различными паразитическими растениями. Испанский мох, длинными фестонами развевающийся по ветру, словно седая борода, напоминал белый саван, что служило как нельзя более подходящим пологом для гнезда черных грифов, постоянно восседавших в мрачном молчании почти у самых вершин деревьев.

В давние времена поместье именовалось «Счастливой Долиной», но, когда оно оказалось в руках Джесюрона, название это, казавшееся уж очень малоподходящим, постепенно вышло из употребления. Он устроил там скотоводческую ферму, и теперь поместье иначе не называли, как «ферма старого Джесюрона». Плантации, ныне заросшие ценными кормовыми травами, служили прекрасными пастбищами для скота.

Разводя лошадей и коров на продажу плантаторам, а также поставляя их на городской рынок, старый делец обнаружил, что это приносит не меньший доход, чем его прежнее занятие, - хотя он и не оставил торговлю рабами, но теперь она стала для него второстепенной статьей дохода. К старости у него сильно развилось честолюбие, он жаждал занять видное место в обществе. Он надеялся, что более почетная торговля скотом заставит забыть о торговле людьми, и действительно вскоре добился того, что стал мировым судьей. На Ямайке, как и повсюду, должность эта всегда оказывается в руках не наиболее достойного, а наиболее богатого.

Свои доходы Джесюрон пополнял также разведением пряностей - вернее, их сбором, ибо заросли ямайского перца, покрывавшие холмы в пределах поместья, не требовали никакого ухода - оставалось только собрать и просушить душистые перечные зерна.

На ферме целый день кипела работа. И неподалеку от дома и на более отдаленных пастбищах - повсюду слышалось конское ржание и мычание стад полудикого рогатого скота. По полям носились на лошадях черные, почти нагие пастухи. На холмах, в рощах ямайского перца постоянно раздавались возгласы и болтовня негритянок, собиравших перечные стручки. Наполнив большие корзины, негритянки ставили их себе на голову и, распевая песни, шли к сушильням.

За воротами, на широкой аллее, выходившей к большой проезжей дороге, негры-невольники ежедневно объезжали только что пригнанных из табуна двухлеток. В огромном загоне ежедневно закалывали тучных быков для рынка в Монтего-Бей. На куче отбросов с бойни пировали тощие псы, а чернокожие мясники, обнаженные по пояс, ходили по загону, размахивая окровавленными топорами, ножами и другими орудиями своей кровавой профессии.

Подобные зрелища были обычными на ферме Джесюрона. Но на следующий день после того, как работорговец безуспешно побывал в Горном Приюте, на ферме должна была разыграться иная сцена.

Прямо перед широкой, но запущенной и грязной верандой хозяйского дома тянулся большой двор. В конце его против веранды стояло второе здание. От обеих сторон каждого из них шли высокие, массивные стены, образуя квадратный двор, двумя другими стенами которого служили сами здания. В середине одной из стен были крепкие двойные ворота, выходившие в наружный двор.

Отсутствие окон и дверей и весьма примитивная архитектура второй постройки могла дать повод думать, что это сарай или склад для зерна. Но стоило заглянуть внутрь, чтобы убедиться в ошибочности такого предположения. Там находились люди - десятки людей с темной кожей всех оттенков: от черной, как эбен, до цвета охры. Они сидели, стояли и лежали на полу; многие были скованы попарно.