Бумажный Грааль - Джеймс Блэйлок

Говарду эта антигорноласковая тирада была очень приятна, и он пожалел, что слишком мало знает про этого парня и не может поругать его за компанию. Но во рту у него пересохло… вероятно, нервная реакция на стычку с домовладелицей.

– Схожу воды себе налью, – сказал он и вышел, оставив дядю в гостиной. Тетя Эдита вернулась наверх.

Он обошел кухню, прокручивая в уме происшедшее. Он тут всего часа полтора, а сколько проблем на него уже свалилось. Чего и следовало ожидать. Никто не говорил ему, что будет легко. Никогда нет никаких гарантий. Стакан воды он выпил у раковины, глядя в окно на лес и погрузившись в размышления. Заслышав позади себя чей-то голос, он едва не подпрыгнул.

– Наши леса не слишком приятное место. – Это был дядюшка Рой, тихонько проскользнувший на кухню. Он кивнул на окно, на лес. Лицо у него было серьезное, почти испуганное. – Там медведи водятся. Можешь в такое поверить? И кугуары. По этим лесам рыщут разные хищники.

– Правда? – переспросил Говард. – Прямо за домом?

– По виду не скажешь, а? Деревья стоят слишком тесно. Звери могут следить за нами прямо сейчас, прятаться в тени. Они плохо уживаются с цивилизацией. Она их губит. С годами у них развивается тяга к отбросам. К тому же готовы человеку голову оторвать и сожрать его кишки.

– Надеюсь, не слишком часто.

– Ну, тут и одного раза достаточно, а? – Дядюшка Рой улыбнулся, намеренно неверно поняв. – Нет, это неприветливые леса, сплошь сумахом поросли. Ядовитые испарения рано или поздно попадают в легкие. Горло сжимается. И хрррр – смерть от удушья, как говорят санитары. – Он мрачно покачал головой, совсем не радуясь самим же нарисованной картине: как у человека сжимается горло. – А еще разные культы. У нас здесь всякой твари по паре, но в сравнении с некоторыми те, кто растит тут травку, сущие овечки.

– Я слышал, они опасный сброд, – сказал Говард. – Это я хотя бы понимаю: цена на траву и так далее. Наверное, доходное дело.

– Ну, деньги на чем угодно сделать можно. Что да, то да. Деньги в такой глуши, как наша, первостепенны. Ружья, собаки, колючая проволока, мины-«клеймор»[3], западни с кольями, медвежьи ямы, чего душе угодно; у фермеров конопельки всякого снаряжения вдоволь, от большого до малого. Я бы ни за какие коврижки туда не пошел.

Говард покачал головой, словно и он не пошел бы тоже, во всяком случае – сейчас. Но ведь тетя-то Эдита не то что пошла – побежала, и к тому же с сандвичем.

– А потом есть еще просеки с лесозаготовок. Лесорубы человека переедут и не задумаются. Скажем, сочтут тебя защитником окружающей среды. Их они ненавидят больше всех. Как увидят, пристрелят. Одни только культисты по тебе палить не будут. Им ты нужен живым.

Дядюшка Рой как будто рассудка лишился, тарабаня свой список лесных ужасов. Он снова заглянул в холодильник, попереставлял там контейнеры в поисках чего-нибудь вкусненького.

– Колы хочешь? – спросил он.

– Спасибо. Может, спросим тетю Эдиту?

– Разрешения? Или хочет ли и она тоже? – Вид у дядюшки ни с того ни с сего стал разгневанный, будто он завелся от вопроса. – Она ведь сейчас отдыхает. Спит. Пока не придет время готовить обед, ты ее не увидишь. – Тут его лицо немного прояснилось. – Правду сказать, она волнуется из-за Сильвии. Веры, вот чего ей не хватает. Все уладится само собой. Но у нее ведь обычные материнские инстинкты, и они совсем ее извели. Выживание в таком бизнесе, как у Сильвии, первостепенно. Если продержится зиму… – Он пожал плечами и внезапно ухмыльнулся, словно в голову ему пришло кое-что повеселее. – Если уж на то пошло, Эдите не по душе резиновая летучая мышь. И от записи со смехом она тоже не в восторге. Слишком серьезно относится к нашей старухе.

Говард хотел было сказать, что на самом деле все и впрямь очень серьезно, но не смог подыскать слов, которые не вывели бы дядю из себя, поэтому резко сменил тему, пытаясь подловить дядюшку Роя и заставить его ради разнообразия поговорить начистоту.

– А кто такие клейщики, о которых мне все время твердят? Мистер Джиммерс о них упоминал. Кучу всякого хлама из моего бардачка в машине украли, кажется, они. Это какой-то культ?

– По правде сказать, никто не знает. Почти никто. Живут обособленно, в лесу. Анархисты все до последнего. Одинаковых носков ради спасения души не наденут. Стричься отказываются. Дни напролет клеят и клеят, слой за слоем – обычно на свои машины. Синдром кораллового рифа – вот как я это называю. Детишки у них все как один на скейтбордах, прямо на них в церкви и в школы въезжают. Работать не хотят. Кое-кто считает, что это примитивизм, упадок цивилизации. Но, строго между нами, виски они гонят отменное.

– Могу сказать лишь, что вино у них полная дрянь. Я его вчера вечером пробовал. Пришлось в результате воду пить.

– Настолько скверно? – Дядюшка Рой поморщился, словно ему и представить такое трудно. – Сами они его не пьют, вот почему. Ни черта о вине не знают, только что все эти фруктовые вина с естественными названиями туристы расхватывают, как горячие пирожки. Яппи привозят домой бутылочку вина на лекарственных травах и потчуют им в шутку гостей. Вроде как лекарство принимаешь. Ну а старейшины клейщиков пьют виски. Клейщики коптят солод над костром, как это делают шотландцы, только без торфа. Вместо торфа жгут зеленое, еще свежее мамонтовое дерево, с которого сперва стесывают прикорневые яйца.

– Прикорневые яйца?

– Ну да. Такие, знаешь, крупные наросты на корнях. Подай мне вон те бокалы.

Потянувшись, Говард достал с полки два зеленых бокала. За ними, в дальнем углу буфета притаилась коллекция солонок и перечниц – десять или двенадцать пар. А среди них сидел и самодовольно ухмылялся фарфоровый Шалтай-Болтай. Говард утратил дар речи. И здесь тоже, подумал он.

– Знаешь, какое самое древнее живое существо в лесу? – спросил дядя.

Говард покачал головой.

– Прикорневые яйца есть в любой роще мамонтового дерева. Там встречаются деревья, которым все две тысячи лет будет. Откуда они взялись, спросишь ты. По большей части не из семян – из прикорневого яйца. Одно дерево пускает корни, а потом в один прекрасный день из его корней вырастает другое. Потом появляется третье, и все пускают новые корни. Первое дерево стареет, умирает и, наконец, падает. Может, ему тысяча лет, может, две. И так происходит двадцать тысяч лет на протяжении бог знает скольких поколений, и каждое следующее прибавляет свои корни к этому яйцу. А вот яйцо не умирает. От пожаров оно защищено. Жукам к нему не пробраться. Сколько ему лет? Насколько оно велико? Попробуй скажи. Никому не догадаться. Старше пирамид, больше косматых мамонтов.

Он прищурился на неоткрытую банку кока-колы.

– Как бы то ни было, на нем и гонят виски. Чем старше корни, тем лучше спиртное. Это первостепенно. Ты человек ученый. Читал эссе Морриса о возрасте?

Говарду казалось, что вроде бы читал, но сейчас он никак не мог вспомнить, о чем там говорилось. Из головы не шел Шалтай-Болтай. Достав его из буфета, он помахал им перед носом у дяди.