Тихое вторжение - Дмитрий Володихин

Мне опять приходится отвлечься. Упрямый доктор всё никак не смирится, что муж добрался до своей жены и решил немного с ней поговорить. Чего? Полицию он вызвал. Ну, давай-давай. Энергии – на бешеную зебру. Аж подскакивает, когда сердится.

– Как же ты пошла…

Она опять прикладывает палец к моим губам.

– Пошла, Тим. Я сейчас сама тебе всё скажу… А ты не укоряй меня. Не надо меня укорять, мне и без того плохо…

Женщины! Всегда найдут, почему их ругать не надо, почему они ни в чем не виноваты и почему ты сам виноват буквально во всем.

– Я… Тим, мне скучно. Ты сам во всем виноват. Ты меня даже на ма-аленькую, на вот таку-усенькую ходку в Зону не пускал. А я так не могу, Тим. Я… Как же тебе сказать. Мир… такой серый, такой неуютный. Вот только ты в нем цветной, много цветов, они яркие… а всё остальное серое. Да еще и грубое, глупое… Никуда не годится. Я училась и была никто в этом мире. Я работала и была никто в этом мире, Тим…

Она закашлялась. Ей стало труднее говорить.

– Я слушаю тебя. Я очень внимательно тебя слушаю, Стрекоза.

– Меня позвали в Зону, и там дали задание… серьезное задание… между жизнью и смертью. Тогда я стала кем-то. Я сделалась младшим офицером клана «Долг». Три ходки в старую Зону, Тим. Это кое-что. Мне нравится, что я была сталкером… – она сделала паузу и поправила себя, – нет, мне нравится, что я сталкер, Тим… Не отбирай у меня… Мне мало просто работать, мне даже мало просто быть твоей женой… хотя… это очень много… но мне все равно не хватает. Зона – ад, безо всяких оговорок. Но в этом аду я… я… кто-то. В смысле, кто-то значительный. У меня в старой Зоне всего-то было три ходки. Вот я и пошла на новую. Без Зоны… я таракашка в большом городе, где еще миллионы таких же таракашек. Прости. Не отбирай…

– Теперь четвертая ходка?

Она вновь заулыбалась:

– Шестая.

Когда Катьке моей что-нибудь надо, и не просто надо, а позарез, она найдет способ добиться своего. А ей позарез требовались две вещи: еще разок сходить в Зону и… чтобы я об этом не узнал. Стала бы она посвящать в свои планы Михайлова? Нет, ребята, знала хитрая моя жена, что Михайлов ее мигом сдаст. Наверное, по каким-то старым долговским связям подрядилась. Отыскали, чмошники, кого на смерть посылать. Молодцы! Четко сработали.

– Угу. Правильно думаешь. Старые знакомые помогли… Старое золото ярче блестит. И еще… мне обещали пятьсот тысяч за рейд. А нам надо на что-то жить.

Урою. Потом отрою, ритуально сожру, а что осталось, опять зарою. Все твои, Катька, старые связи до единого человека.

– Мне сказали, что у тебя четырнадцать ран, из них три глубокие. Выбито два зуба, сломано ребро, трещина в левой стопе, еще где-то там в ноге трещина и лютая гематома с осложнениями на глаза… Теперь скажи мне, оно того стоило?

Она тяжко вздохнула.

– Мне как-то нехорошо, Тим… Самое время сказать мне то важное, что я хотела от тебя услышать.

Хитрая какая. Ушла от ответа. А задавать вопрос по второму разу очень неудобно – обстоятельства не располагают. На этот раз доктор притащил четверых полицейских. У меня совсем не осталось времени на вопросы…

– Я люблю тебя. И еще: ты родишь мне девочку?

Он пытается кивнуть.

– Только я хочу мальчика…

Женщины! Вечно бы им спорить.

И я даже успеваю ее поцеловать. Первые несколько ударов полицейскими дубинками пришлись по мне скользь, неприцельно. Поэтому поцелуй вышел что надо. Отличный вышел поцелуй. Переломы, трещины и гематомы ничуть не помещали моей Стрекозе добраться до меня языком…

Кстати, потом я с ментами помирился и вернул им дубинки. Парни как парни, работа у них такая.

Выйдя из больницы, я посмотрел, сколько времени. Обана! Час ночи! Теперь ясно, почему они так удивились моему визиту…

Как-то я одичал. Отвык от людей. Зона, поганка, от хороших манер отучает. И потом… когда дело касается Катьки, я вообще плохо разбираю, где тут день, где ночь, где прилично, где неприлично и отчего нормальные люди на меня ненормально реагируют.

Спать не хочется совершенно.

Бабушка, святая женщина, наставляла меня: «Сон – это здоровье! Проспи всю жизнь – помрешь без хворей». Прости, бабуля, непослушный вырос у тебя внучок.

Меня довезли до ЦАЯ, и я четыре часа штудировал михайловские диски в тамошнем общежитии. Одно дело – сверкнуть перед Терехом и совсем другое – жизнь на кон поставить. Притом не только свою жизнь, но и жизни тех, кто пойдет со мной в Зону. Я вбивал в себя строчку за строчкой ТТХ новых аномалий, карту, маршруты прежних рейдов… Жрал кофе вёдрами. Но не вылезал из компьютера, пока не убедился, что впихнул себе в мозги всё действительно необходимое. Если кто-то не понял, я довольно добросовестный хмырь, парни.

А потом съездил к ближайшему храму и исповедался. Отдал всё, что натворил в Зоне. Нет, ребята, нечего тут уссываться надо мной, я не полный придурок и четко понимаю: это не я убивал, калечил, жрал человечину. Это мной убивали и далее по списку. Но… в таких случаях не надо включать мозги, тут надо другое слушать. Паршиво мне от того, что со мной творилось, пока я «истину любил» без презерватива? Паршиво до упора. Есть какая-то пакость в моей душе, не напрасно же именно на меня Зона спикировала? Есть, наверное. Никакое дерьмо с нами просто так, без причины, не стрясается. Как-то не так жил… Не тащить же в новую ходку всю ту дрянь, которая налипла на душе?

Мне полегчало.

Июль. Жара стоит умопомрачительная. Гроза плавает в воздухе. Полное безветрие. Кажется, еще капелька зноя, и на плацу перед входом в ЦАЯ начнет плавиться асфальт.

Я стою перед строем самой паршивой команды, какую только видел за все свои восемь ходок. Истекаю по́том в армейском камуфляже и всё думаю, как бы сказать людям то, что думаю, и не обидеть. А служебный автобус-ментовозка уже попердывает выхлопной трубой, уже притоптывает колесами в нетерпении. Нам пора отправляться к пропускнику на Периметре новой Зоны.

Вот моё военное сопровождение. Громилы, м-мать… Три возрастных мужика, служивших в маленьком охранном агентстве на окраине Москвы. То есть, служивших не в качестве какой-нибудь группы «решения проблем», а по прямому профилю – охранниками в офисах. Потом охранное агентство накрылось вместе со всем Городом, и какой-то знакомый ментовской чин устроил им контракты здесь. С самыми добрыми намерениями. На убой.

Костя-маленький, то есть худой, бритый, лет тридцати восьми, вовсю неженатый. Всё время улыбается, как идиот или американец. В вещмешке – два порножурнала. Наверное, все-таки не американец…

Костя-большой, то есть бородатый, сорока пяти лет, с женой, дочкой и увесистой «трудовой мозолью» между грудью и яйцами. С вещмешке – море домашних харчей в баночках и фольге, плюс пластиковая канистрочка с квасом. Ну это ладно – запас карман не тянет.