Черные небеса. Заповедник - Андрей Тепляков

Давным-давно, когда у Ноя впервые возникли вопросы о мальчиках и девочках, мама рассказала ему о хороших и плохих женщинах. Хорошие жили скромно и честно, берегли себя для будущего мужа, заботились о здоровье и рожали детей в браке. Они не имели тайн и не могли их иметь, потому что любая тайна — от Лукавого.

Плохие женщины — это бездны скверны. Плохие женщины не имели стыда. Они приходили к мужчинам и оставались с ними без обязательств. Они ломали жизнь наивным мальчикам, и могли даже заразить опасной и срамной болезнью — печатью позора, от которой потом не отмыться.

Мама пугала Ноя этими женщинами так, как не пугала чертями и бесами, гвоздями вколачивая в его голову простые постулаты, которыми он должен был руководствоваться, когда подрастет. Ей удалось сформировать у него крепкий стереотип падшей женщины, который вызывал у Ноя лишь отвращение и чувство брезгливости.

Но в этот день стройность его понятий нарушилась. Мамочка не была похожа на падшую женщину, порок не сочился сквозь каждую пору на ее коже, глаза не были наполнены похотью, она не была презираемым изгоем. Она нравилась Ною. Это противоречие буквально разрывало его на части, и он не знал, что сказать.

Лайла была не такая. С Лайлой все было просто и правильно.

Мамочка высунула язык, поймала на него большую пушистую снежинку и засмеялась. Она развела руки в стороны и подняла лицо к жиденькому свету далекого солнца.

— Посмотри, Ной — как хорошо!

Она повернулась и заскользила перед ним плавными, летящими шагами. На фоне темно-фиолетовых туч и бордового солнечного нимба на них, она казалась ангелом, парящем в прозрачном неподвижном воздухе. Она шла по яркому белому снегу и смеялась.

Мамочка открыла дверь и зажгла свет.

— Мы тут! — крикнула она.

Ной вошел в тесную захламленную прихожую и поставил коробку на пол. Здесь пахло теплом и чистым бельем. В конце коридора возникла маленькая, сгорбленная старуха и остановилась, внимательно разглядывая гостей.

— Мам, это Ной, — сказала Мамочка. — Я говорила тебе о нем.

Она стянула перчатки и сунула их Ною в карманы.

— Спасибо за лапы! Раздевайся, у нас тепло.

— Ты голодный? — спросила старуха.

Голос у нее был громкий, скрипучий — он плохо вязался с ее тщедушной фигурой. Ной покачал головой.

— Нет.

— Я приготовлю макки. Вам нужно согреться.

Старуха вышла.

— О! Горячая макка! — пропела Мамочка. — Ням-ням! Вешай сюда пальто, и идем.

Квартирка была небольшая — две комнатки и кухня, из коридора больше похожая на чулан. Слишком много мебели, старой и чиненной, слишком мало пространства. Они прошли в комнату Мамочки, и Ной водрузил коробку на комод.

— Вот моя норка! — сказала Мамочка и уселась на большую скрипучую кровать. — Нравится?

Ной осмотрелся. Здесь было темно и тесно. Кровать занимала большую часть пространства, остатки его пожирал шкаф; пара стульев, комод, столик с маленьким зеркалом и тумбочка. Комната действительно напоминала норку. Через открытую форточку с улицы проникал свежий холодный воздух.

— Ничего. Жить можно.

— Ага. Я тоже так думаю. Подожди немножко, я сейчас приду.

Мамочка вышла. Ной подошел к кровати, на которой лежала большая картонная папка с развязанными тесемками. Он сел рядом и открыл ее.

Там были рисунки. Карандашные эскизы, выполненные в узнаваемой манере Мамочки. Сложенные руки, точнее — лишь кисти рук, незнакомые лица. Некоторые улыбались, другие выглядели серьезными. Зарисовки улиц, дома, крыши. Ной переворачивал листы, отвлеченно размышляя, что Мамочке стоило бы пойти в художники. Ее талант был очевиден — смотрел на него с каждой картины.

Перевернув очередной лист, он вдруг застыл. Сердце испуганно стукнуло. Перед ним была девушка. Обнаженная девушка. Рисунок сделали в этой комнате. Девушка стояла возле комода, повернувшись к художнику вполоборота. Рукой она опиралась на спинку стула. Как завороженный смотрел Ной на плавные линии тела, круглые бедра, тяжелые полные груди, младенческие складочки на боках. Он удивился, насколько хорошо и естественно она выглядела. Совершенно не так, как на похабных картинках Багуцкого. Ее ладонь лежала на выпуклом животе, словно обнимая его, еще не осознанным, инстинктивным жестом матери. Это выглядело странно — трогательно и красиво. Девушка на картине улыбалась и, казалось, смотрела прямо на Ноя. Ему вдруг захотелось дотронуться до нее, он поднял руку и тут услышал в коридоре шаги. Ной быстро захлопнул альбом и метнулся к центру комнаты.

Мамочка не заметила его замешательства. Она была возбуждена и радовалась, как ребенок в предвкушении подарков.

— Тааак! Давай посмотрим, что нам дали.

Она раскрыла коробку и вытащила крошечную рубашку.

— Лапки-царапки! Держи!

Она бросила рубашку Ною. Он поймал ее на лету.

— Пеленки, пеленки, пеленки… Шапочка! Ной, посмотри — какая прелесть!

Она вытаскивала из коробки вещи, а Ной стоял и любовался на нее. Мамочка была настолько живой, настолько настоящей, так резко отличалась от большинства знакомых Ною людей. Почти все в Городе напоминали автоматы: они двигались, говорили, думали так и тогда, как и когда это было нужно, чтобы выполнять свою функцию. Никто не делал ничего просто так, просто потому, что это доставляло удовольствие. А под этой внешней пустотой кипела страсть, задавленная, забитая, задвинутая, как можно глубже, замазанная благопристойностью, настолько же фальшивой, как и их улыбки.

А Мамочка была другая. То ли она не знала, то ли просто не умела придерживаться всех тех бесчисленных норм поведения, которые были приняты в Городе. Они не были законами, но, как обычаи, оказались гораздо жестче и эффективнее законов. Те, кто не соблюдал их, становились изгоями. Их не наказывали, не стыдили, не притесняли — их просто не видели.

Громко закричала старуха:

— Чайник закипел!

— Идем! — отозвалась Мамочка.

Она схватила Ноя за руку.

— Какая холодная! Черт, я тебя совсем заморозила!

Она взяла его руки и сунула ладони себе под мышки. Он почувствовал теплое тело, ребра, ее дыхание. Он держал ее в руках, а она смотрела ему в глаза, неожиданно серьезная, почти печальная.

— Так лучше?

— Лучше. Так намного лучше.

— Я решил.

Караско оторвался от бумаг и посмотрел на Ноя.

— Я поеду.

— Садись.

Ной опустился на табуретку. На столе лежала карта, покрытая карандашными пометками.

— Вот это — Город, а здесь, — Караско передвинул палец далеко в сторону, — наша конечная цель. Осоцк. Старое поселение, предположительно, пустует. Мы были там два раза, мимоходом. Теперь займемся вплотную. На него у нас примерно неделя, столько же на дорогу в один конец. Скорее всего, задержимся дольше. Думаю, можно рассчитывать на месяц.