Никто, кроме президента - Лев Гурский

– Школьник – это меня… по паспорту, – с трудом объяснил я. Боль в боку казалась уже не такой острой. Скоро она будет терпимой, и тогда я попробую встать. – Лев меня зовут… Абрамович… Школьник… А вы телевизор… разве не смотрите?

Впервые за сегодняшнее утро я захотел, чтобы меня узнали.

– Не смотрю, – отрезала старуха. В ее голосе чувствовались гордость и предубеждение. – С 1970 года. Разве после «Саги о Форсайтах» там еще что-то было интересное?

Раньше он стоил не то пять, не то семь миллиардов долларов. А теперь он двойной чайный пакетик ценою в рубль аккуратно делит у основания напополам, чтобы хватило на две заварки. И крекеры у него те самые, «экономные» – с оптового рынка. И цитрус на тарелочке – не крутобокий Принц Лимон ярко-кислотного цвета, а третьесортный рябоватый лимоныш, какие продают на вес, да еще не всякая хозяйка польстится.

Но кое-что в нем осталось от прежней жизни. То, что глянцевые журналы именуют противным словом «стиль». Эта несуетливость движений. Этот аристократизм без барства. Эта способность носить копеечный батник с тем же шармом, с каким он раньше гарцевал в пиджаках от Версаче. Это умение сидеть на обычном кухонном табурете, как в кожаном кресле представительского класса. А еще у него сохранился спокойный голос человека, знающего себе цену – несмотря ни на что. Плюс ироническая усмешечка на тонких губах.

Как правило, на людей вроде меня – при званиях и погонах – бывшие зэки реагируют плохо. На лицах одних возникает угодливость вместе с легкой издевкой, читаемой в глазах: чего изволишь, чайничек-начальничек? На лицах других я вижу нескрываемую враждебность: не верю, не прошу, не жалею, не зову, не плачу. Этот же разговаривал так, словно я не капитан ФСБ, а он – не вчерашний житель Бутырского хутора. Он общался со мной, как обычный Сергей с приятелем Максом. Приятелем не из самых близких и, пожалуй, не из самых умных. Но уж точно не врагом.

Проще говоря, бывший олигарх Каховский мне нравился. Хоть он и числился в подозреваемых. Одно другому не мешает.

– …Ну и как вы это себе представляете? – спросил он. – Чисто технически, как? Своей машины у меня теперь нет. Друзей, считай, тоже. Два раза в неделю мне надо отмечаться в райотделе милиции – таков порядок условно-досрочного освобождения. У меня даже паспорт еще не оформлен, я со справкой хожу. И, значит, в этом подвешенном состоянии Сергей Каховский задумывает… что? Из чувства мести похитить Звягинцева? Это, не обижайтесь, бред. Натуральный. Я кто, по-вашему, маньяк-психопат?

Обижаться на слово «бред» я и не подумал. Все наши версии – немножко бредни. Принцип Оккама у нас в стране не работает. Никакой Оккам не додумается с таким талантом чесать правое ухо левой рукой. Однажды, например, наши задержали в «Шереметьево-2» контрабандный контейнер настоящих палехских шкатулок. Шиза была в том, что груз этот пытались не вывезти из России, а ввезти.

– К технике вернемся в другой раз, – предложил я. – Давайте потревожим базис. Мои подозрения стоят на четырех китах. Первый. Звягинцев на том судебном процессе свидетельствовал против вас. Так? Второй. Он был среди тех, кто скупал потом бывшую вашу собственность. Правильно? Третий. Вам бы хотелось отомстить этому человеку. Да? И последний. Вы говорили ему в перерыве заседания суда: «Такое не прощают». Да или нет?

– За-бав-нень-ко, – медленно, по слогам сказал Каховский и прищурился. – Вижу, это Суса Звягинцева вас ко мне отправила. Знаете, Макс, такая новость меня почему-то не слишком удивляет. А она вам заодно не рассказывала, что три года назад, когда Звяга ездил в Италию… Стоп. – Бывший олигарх оборвал сам себя и резко прихлопнул ладонью по столу. – Стоп. Не будем о Сусанне Евгеньевне. Женские закидоны к делу не относятся… Ну хорошо, для простоты на все эти четыре вопроса кратко отвечаю «Да». Такая лаконичность вас устроит?

– Совсем не устроит. – Я отрицательно мотнул головой. – Ни меня, ни, главное, вас самого. Я хочу услышать подробности по каждому пункту. Чувствую, вам есть что сказать.

– Еще бы, – с легкостью сознался Каховский. – Только вам это надо? Придется же откапывать корни, а это оч-чень неприятная процедура. Вы как-никак лицо при исполнении, вам положено пресекать подрывные разговоры.

– Вы только начните, – посоветовал я. – А там будет видно. Если копнете чересчур глубоко, я струшу и пресеку.

– Ну как хотите, – сказал бывший Мистер Пять Миллиардов. – Мне-то запросто. Меня жареный петух уже клевал…

Он добавил себе кипятка из обшарпанного белого электрочайника, но пить не стал. Он лишь понаблюдал, как лимонная долька в его стакане пошла ко дну. Упрямо вынырнула, чтобы быть придавленной сверху чайной ложечкой и затонуть снова.

– Вам не кажется, Макс, что у нас происходит какая-то фигня? – спросил он наконец. – Как будто наш паровоз выбрал новый курс и теперь едет не по рельсам? Поезд еще близко от прежней колеи, мы еще не повернули назад и даже ненамного отклонились в сторону, но нас уже начинает трясти… Не чувствуете?

– Я государственный чиновник, – мягко сказал я. – Моя работа – служить и защищать. И если генеральный курс начнет колебаться, я буду вынужден…

– …колебаться вместе с курсом, – закончил за меня бывший олигарх. – Угадал?

– Примерно, – ответил я. – Но я пока не чувствую особых колебаний. Просто в вашем Бутырском вагоне вечно трясет сильнее, чем в других. А небо из окна всегда в клеточку.

– Пусть так, – не стал упираться Каховский. – Мы, зэки, хуже пуганой вороны. Только имейте в виду: я уже скоро полгода как на воле. И фигня началась до моей посадки. У меня ведь, простите за грубую похвальбу, есть еще ученая степень по экономике, я защищался в Институте переходного периода… Можно обмануть старушку на рынке, но сам рынок обмануть нельзя. Рост либо есть, либо нет. Инфляция либо высокая, либо низкая. Капитал либо идет к нам, либо бежит от нас. В нашем случае – именно бежит, как наскипидаренный. А возьмите кадры…

– С кадрами что-то новое? – заинтересовался я.

– А вы не видите? – Каховский с хрустом разломил крекер «экономный». – Тогда, Макс, дарю вам пример. В Жуковке у меня сменился сосед, я тогда еще на свободе догуливал. Раньше рядом жил академик-атомщик, Нобелевский лауреат, а потом глядь – уже лабух, то ли из театра, то ли из филармонии. Вся его заслуга перед Отечеством в том, что он президентским деткам музыку преподавал. Ну пусть, думаю. Лабух так лабух. Сосед так сосед. Собачек вот любит. А выхожу из тюрьмы – этот хмырь уже министр культуры… Министр! Культуры!.. И я уж не вякаю, кто у нас сейчас рулит в Генпрокуратуре. Я уж не возникаю, кто у нас сидит в Госдуме. Я уж совсем молчу, что у нас теперь в газетах… Вы вот не читали статьи некоего господина Желткова?

– Увы, – повинился я. – Газеты в моей семье читает жена, за нас обоих. Я больше книжки люблю… Так про что пишет ваш Желтков? Про гранатовый браслет?

– Никакой он не мой, – сумрачно возразил мне Каховский. – Наоборот. Этот недомерок, кажется, первым в ящике комментировал мой арест. Одобрял. А в газетах у него одна пластинка: грабь награбленное, дави зажиточных, вернем народу то, что отродясь ему не принадлежало… В экономике он или полностью темный, или придуривается. На Западе бы такого мухомора всякая психбольница с руками оторвала, отдельную палату бы выделила, сто диссертаций бы на нем сделала. А у нас его держат за политолога, серьезные газеты его печатают, на радио зовут, в ящик… Вам бы не со мною говорить, а с ним. Он бы живо объяснил, как я кругом виноват. И что богачей-вредителей вообще нужно ставить к стенке…