Паутина судьбы - Валентин Пушкин

– Главного нет, секретарь в отпуске. Вон в ту комнату загляните, там Туссель дежурит, редактор, старый такой.

Постучав, Морхинин вошел и увидел Бориса Семеновича Тусселя, представительного, спокойного, в старомодных очках, но даже без остатков шевелюры, которая, видимо, была в наличии в более ранние периоды его жизни.

– Слушаю вас, – мягко произнес Туссель, продолжая смотреть в раскрытую книгу. – Вы что-то хотите предложить?

– Я хотел бы предложить повесть.

Туссель снял очки и обратил глаза на посетителя, сделав любезно-улыбчивое выражение.

– Вы где-то печатались? – спросил он так же любезно.

Уже вполне реальное понимание особых обстоятельств в отечестве, а тем более в отечественной литературе, заставило Морхинина умолчать о публикациях, упомянуть только о романе «Проперций» и о рассказе в журнале «Труженица».

Туссель сменил выражение абстрактной любезности на определенно деловое:

– Что ж, оставляйте. Ответ получите через месяц по почте… Да, сейчас никто уже так не поступает, но я привык.

В указанный срок от Тусселя пришло письмо следующего содержания:

Пришлось тащиться за рукописью в редакцию «Вымпела».

Впрочем, Валерьян Александрович с неожиданным упорством продолжал предлагать свои повести в толстые журналы, временами прочитывая части опубликованных в них вещей и заключая для себя, что нередко это самый средний уровень литературы.

Однажды он пришел в первый по значимости столичный журнал «Передовая Вселенная». Принес рукопись своей другой повести, которую стилистически и как-то сердечно сам ценил больше, чем «Венусю». Это была «Сопрано из Шуи».

Повесть приняла сухопарая пожилая особа с необычайно строгим и официальным видом. Самоподача пожилой дамы как-то сразу и безусловно предсказывала отказ:

– Вы понимаете, Валерьян Александрович, – поскрипывая, совершенно обезвоженным голосом убеждала Морхинина редактор Савицкая. – Совсем немного не дотянули вы до уровня нашего журнала… – при этом скучная ложь тускло поблескивала в ее глазах.

Морхинин шел по тротуару с подтаявшими следами прохожих и вспоминал страницы повести, где молодая певица идет к середине Бородинского моста с неясным, но крепнущим намерением перевалиться через закопченные смогом чугунные перила и… И тут вдруг – внезапное появление какого-то деревенского дедка, сказавшего ей: «Слышь, гражданочка, а где тута магазин хлебца купить? Я-то сам с вокзалу… Не знаю, куды идтить… Ну, спасибо, значит, я понапрасну не той стороной шел… А попусту-то нечего расстраиваться… Из-за всяких поганцев голову свою терять…» Появление старичка и его простецкая речь произвели на певицу непостижимо сильное впечатление, и что-то безусловно достойное жизни осветилось в ее сознании, и привидились темно-зеленый густой ельник в желтых монетках облетающих березовых листьев, осенняя колготня грачей на краю перепаханного поля, и рокот трактора, и голос ласковый, звавший ее: «Аленушка, ты где, дочка?»

А еще через несколько месяцев Морхинин узнал, будто состав редакции журнала «Передовая Вселенная» сильно изменили. Валерьян теперь посматривал в зеркало во время бритья с удручающим спокойствием экспериментатора. Он снова положил в кейс «Сопрано из Шуи» и поехал во «Вселенную».

Дверь кабинета оказалась приоткрытой. Он влез боком без стука и увидел… Крысу, свирепо разругавшую когда-то его «Проперция»! Прошло уже несколько лет, но Морхинин хорошо запомнил рецензентшу из ЦДЛ. И вот теперь Крыса сидела в отделе прозы в журнале «Передовая Вселенная» и каким-то преданно-фанатическим взглядом впивалась в синеватое лицо женщины, стоявшей напротив ее стола.

Стоявшая напоминала фотоснимок повешенной времен Великой Отечественной войны. Высокая, ненормально худая, немолодая девица стискивала на впалой груди костлявые пальцы и отчаянно восклицала голосом, срывающимся в истерику:

– Да, я напишу беспощадную статью с абсолютно противоположным наполнением! Я напишу «Антикультуру»!

Перед Морхининым стоял, дергаясь и подавляя судорогу на синеватом лице, совершенно больной человек.

– Напишите, Галя, напишите… – притаенно бубнила Крыса, сидя в молитвенной позе, словно верующая перед чудотворцем.

Худая бросилась из двери прочь, как будто за ней погнался кто-то с наточенным топором. На Морхинина никто из дам не обратил внимания. Зато он разглядел Крысу – та стала более уверенной и самодовольной, и каким-то внутренним чувством ощутил он ее беспощадную готовность к нападению.

– Тексты туда, – по-прежнему не глядя на посетителя, ткнула Крыса в стопку отпечатанных на машинке листов.

Наш герой покорно положил рукопись поверх стопки справа от редактора. Сказав «до свидания», он не услышал ответа.

В коридоре Морхинин увидел пожилую уборщицу, протиравшую журнальный столик с несколькими номерами «Вселенной».

– Скажите, как фамилия редактора из той комнаты? – почему-то ему хотелось знать официальную кличку Крысы.

– В прозе заведующая Соникова… А вот имя-отчество призабыла, – сообщила уборщица.

У Лямченко было сборище. Приехали представители провинциальных отделений писателей. Привезли сала, соленых огурцов, номера местных журналов. Была и водка, конечно. Морхинин, как предвидел, тоже взял бутылку «Кристалла». Уже шумели, разгорячась от выпитого.

Лямченко знакомил Морхинина с приезжими таким образом:

– Во, хлопцы, прекрасный прозаик, плохой поэт и церковный певчий, а еще бывший артист оперного театра… Купили его роман «Проперций»? Нет? Много потеряли. Он так проперчил Москву своим «Проперцием», шо стал у нас знаменитость. Можете даже з йим почеломкаться.

После двух полстаканов Морхинин почувствовал себя сатириком:

– Помнишь, Микола, еще при Союзе меня секретарша послала с «Проперцием» к рецензентам в ЦДЛ? Трое их там сидело. И все эти трое спецов крыли моего «Проперция» и меня. Один старый хрен, фамилия Флагов.

– Го-го-го! – развеселились приезжие писатели. – Флагман литературы!

– А дама, патлы торчком? Я ее прозвал «Крыса». Знаешь, в какой норе она обретается?

Лямченко похрустел крепеньким огурчиком.

– В хорошей норе, – не без зависти признал он, – Крыса твоя, Валерьян, лишних выгрызает под корень. Зато и поставлена соответствующими влиятельными господами.

– Я знаю, – отвечая на вопросительный взгляд Лямченко, сказал Морхинин. – Тот, кто глумился над моим романом, остался на хорошем месте. А «Проперций» издан! И мной подписан договор об издании моего второго романа – «Плано Карпини».