Волгарь - Марина Александрова

В один из вечеров Ашик-баба завел с ней разговор:

– Доченька, мы бедные люди, а у тебя на руках такие дорогие украшения, давай продадим их и купим на вырученные деньги всякой еды.

– Я не могу этого сделать, – твердо сказала Лейла. – Эти браслеты все, что у меня осталось.

– О Аллах, ты слышишь, что говорит эта несчастная!? – воздев руки к небу, вступила в разговор жена сторожа. – Нам что, нужно кормить тебя за твои прекрасные глаза, а пока мы отрываем от себя последнее, ты будешь носить на запястьях целое состояние? Мы и так приютили тебя из милости, кормим, поим, а ты, неблагодарная, так-то поступаешь с нами! Решай: или ты отдаешь нам браслеты, или можешь завтра же убираться куда хочешь!

– Но Хадиджа-ханум, куда же мне идти? – попыталась защититься от нападок жадной четы девушка. – Неужели вы меня прогоните?

– Мы тебе все сказали! – отрезала сварливая старуха.

Всю ночь пролежала без сна несчастная Лейла. Ей было очень тяжело расстаться с браслетами, которые напоминали ей о любимом, о самых прекрасных днях ее жизни. Девушка понимала умом, что он бросил ее, но в душе придумывала ему всяческие оправдания и все ждала, что вернется любимый, найдет ее и кончатся все несчастья. Но толкнулся в ее чреве ребеночек, и поняла Лейла, что ради него придется расстаться с браслетами. Поутру она молча положила их перед сторожем и его женой.

Только не долго уж осталось Лейле жить у стариков: заметила дотошная Хадиджа-ханум ее выпирающее чрево и подняла жуткий крик:

– О Ашик-баба, муж мой неразумный, кого привел ты в дом наш! Выгони немедленно эту блудницу, пока позор ее не пал на наши головы!

Сам сторож тут же поддержал жену:

– О Аллах! Я пожалел ее, как бедную сироту, думал, будет нам опорой в старости, а она навлекла на мои седины такой позор! Убирайся вон из нашего дома!

– Смилуйтесь надо мной! – упала Лейла старикам в ноги. – Пожалейте моего нерожденного ребенка!

Рыданья несчастной девушки не смягчили сердца жадной четы, но Хадидже-ханум пришла в голову коварная идея, и она сделала вид, что согласна пока не выгонять Лейлу.

А через несколько дней девушка подслушала разговор сторожа с его хитрой женой. Хадиджа-ханум втолковывала мужу, что нужно дождаться, пока Лейла родит, а потом продать ее вместе с ребенком работорговцу. Дескать, с младенцем она будет стоить дороже, и все их затраты окупятся с лихвой.

С трудом Лейле удалось подавить крик ужаса. Она добралась до своей каморки и проплакала до утра. Рабство пугало ее невыразимо, и девушка решилась сбежать от корыстных стариков. Она понимала, что уходить надо сейчас, что когда появится ребенок, она будет слишком слаба и не сможет уйти. Вдруг она вспомнила про лекаря Абу-Салима, который очень любил ее. Лейла подумала, что это единственный во всей Исфагани человек, который согласится ей помочь. «И как это раньше я не вспомнила про него?»– думала девушка, спешно одеваясь.

...Горькое разочарование ждало несчастную Лейлу, когда она подолшла к дому Абу-Салима: незнакомый раб-привратник сказал, что старый хозяин дома вот уже месяц как умер. Мир померк перед глазами девушки, исчезла последняя надежда, и, пошатываясь от горя, она пошла к городской стене, где сидели нищие побирушки.

...Через три недели изможденная нищенка, повредившаяся рассудком, прижимала к себе сверток с истошно плачущим младенцем, а в ее иссохшей груди не было ни капли молока, чтобы накормить малыша...

Ах, как ласков Гилянский залив весной! Славно бегут струги казацкие по игривой волне, а над ними по небу облачка, словно барашки; весело казакам возвращаться из лихого набега с богатой поживой. И удачливый есаул Ефим Парфенов завел удалую песню о вольной казацкой долюшке. Плывет песня над морем, подхватывают ее казаки... Но вдруг на полуслове замолкает есаул, валится на дно струга, и бьет его такая лихоманка, что двое дюжих казаков еле удерживают Ефима, чтоб, упаси Господи, не повредил себе чего... Лишь ввечеру пришел в себя есаул, но мрачен был и на участливые расспросы бурчал что-то невразумительное.

...А Ефима посреди песни накрыла волна ледяного ужаса, в тот самый час, когда заходился криком от голода его новорожденный сын на руках у помешавшейся Лейлы. Словно ледяная рука смерти сдавила горло есаула и повлекла в адскую бездну, а когда вскинул он руки, чтоб оторвать от себя проклятую, полыхнул багровым пламенем камень перстня заветного, ослепил глаза и тысячи злых игл вонзились в Ефимову голову, которая как будто взорвалась изнутри нестерпимой болью...

Еще несколько дней тяжко было казаку, равно замогильным холодом нет-нет, да и повеет изниоткуда. Сны приходили тяжелые: то засасывала его черная воронка, то падал с обрыва он и никак не мог долететь, то душила его огромная змея, все туже сжимая тугие кольца холодного тела. И хохот бесовский стоял в ушах, а перед глазами маячил, скалился череп, в мертвых глазницах которого так нестерпимо жутко мерцали живые, зовущие фиалковые глаза...

...Казачье войско Степана Разина устроилось на Свином острове. Вольготно там было казакам: вода с четырех сторон, летнее тепло, строить ничего не нужно; еды, питья всякого вволю. Да и незаметно к ним подобраться нет никакой возможности – гладь морская вокруг на многие версты раскинулась. Десять недель сидели казаки на острове том, похаживали в набеги малые по окрестным городкам зипунов пошарпать, собирались в большой поход на Астрахань.

А когда подошло к острову войско Менеды-хана, то не столь огромно оно было, как ожидалось: только лишь пятьдесят лодок вместо пятисот обещанных поспел сделать к лету Пальмар. Но Менеды-хан опытен был в битвах всякого рода: и на суше и на море победы не раз одерживал. Так что и на этот раз чаял полководец персидский оправдать надежды своего шаха. Потому взял с собой своего наследника, обещаясь показать юному сыну, как справится он легко с казаками.

Да только просчитался Менеды-хан, зря он выступал с барабанами да знаменами развернутыми. Ждал его Разин, упрежденный Ефимом, готов был у него хитрый план.

Заманили казаки на нескольких стругах хана за собой, будто бы в бегство обратясь, да и стали стрелять по персидским лодкам зажигательными снарядами. Хорош был казацкий пушкарь, враз поджег ханскую лодку, тут-то и обернулась хитрость персов против них самих. Удумал Менеды-хан соединить свои лодки цепями, чтобы казаков окружить прочно. А как стала тонуть горящая лодка, то потянула за собой и остальные. В этой суматохе разинцы перестали палить из пушек, подошли вплотную к персидским бусам, да и учинили знатное побоище.

Только три лодки уцелели из всего шахского войска, да несколько десятков человек вместе с Менеды-ханом спаслись бегством от казацкого плена.

А после сего знатного сражения, приведя в порядок струги, собрался атаман Степан Тимофеевич возвращаться на Дон. Десять дней плыли от Свиного острова разинцы до волжского устья, и когда подошли к русскому берегу, не смог Стенька не пошарпать астраханского митрополита. С ходу казаки взяли Басаргу, похватали все, что под руку подворачивалось: и рыбу соленую, и клей, и икру, и котлы, и топоры с заводишек учужных – авось сгодится! А там порешили на Астрахань двинуть.