Кафешантан. Рассказы - Григорий Наумович Брейтман

Они вышли на улицу, и здесь у ворот Митька велел своему товарищу подождать его несколько минут, а сам возвратился в ночлежку. Несколько успокоенный, юноша, слабый от двухдневного поста, опустился на скамейку у ворот и, дрожа от утреннего холода, стал с неясной надеждой на перемену своего положения ждать Митьку. Когда же последний торжественно появился с пальто в руках, юноша вскочил, не веря своим глазам. Схвативши обеими руками руку Митьки он сжал ее с чувством глубокой благодарности. Митька, крайне довольный тем, что привел в такой восторг юношу, стал смеяться и, похлопав его до плечу, сказал: «Ну, ну, полно, пойдем лучше насчет жравты поищем, может быть, на «фарт» наскочим».

Они не спеша направились к центральной части города, и юноша, идя рядом со своим новым покровителем, стал более внимательно осматривать Митьку. Он видел среднего роста коренастого парня, с добродушным, чисто русским круглым лицом, слегка под глазами изъеденным оспой. Светло-серые глаза ничего особенного не выражали, в них не светились ни ум ни хитрость, они на всех глядели спокойно и прямо. Со лба у Митьки опускался большой русый вихор, придавая ему несколько задорный вид.

Пройдя некоторое расстояние, Митька спросил своего соседа, слегка поворотивши к нему голову;

— Как тебя дразнят?

Юноша с неудомением посмотрел на него, но затем, вдруг догадавшись в чем дело, ответил, не будучи в состоянии удержаться от улыбки, даже смеха.

— Как зовут меня? Николай Рябинин.

— Колька, значит — будем знать.

— А вас как? — поинтересовался в свою очередь Рябинин.

— Меня — Митька!

— А по фамилии?

Митька поворотился к нему и в свою очередь с улыбкой спросил:

— А тебе на что моя фамилия? Митькой зовут — по имени «Корявый».

Рябинин снова улыбнулся, хотя не понял, почему Митька назвал себя корявым, но больше вопросов ему о его фамилии не задавал. Митька стал расспрашивать Рябинина о его прошлом; кто он и откуда, и, первым делом, поинтересовался, сидел ли он в тюрьме. Рябинин поспешил уверить его в противном и затем вкратце рассказал, что отец его был приказчиком и учил его в гимназии, так что он уже до третьего класса, дошел. Но затем отец умер от чахотки, семья впала в нужду, а мать стала путаться с управляющим дома, где они жили. Вследствие этого в семье пошли раздоры, сын пошел на мать, управляющего стал гнать. Кончилось тем, что управляющий победил, и Николаю перестали давать дома есть, вечно попрекали и гнали. Пробовал было он за работу взяться, к судье поступил, затем в мещанскую управу определился, да работа никак не клеилась, голова всегда семейными делами занята была, душа всегда ныла. Вечные огорчения, попреки и положение меньших братьев и сестер, которых управляющий, словно отец, бить начал, кружили ему голову. Он ходил сам не свой и наконец бросил мать, семью, решил уехать искать самостоятельного куска хлеба, пробивать себе дорогу, в надежде сестер и братьев взять от матери, как-нибудь отомстить ей и с управляющим счеты свести. Да только плохо рассчитал Николай. Дом-то он оставил, да вместо работы, которой не находилось, он стал по ресторанам ходить, водкой баловаться. Беспечно проводил он день за днем, пока кой-какие деньги были, в надежде успокоиться и все-таки определиться куда-нибудь. А там, как на зло, он паспорт потерял, а без него, ведь, у нас, хоть какой ни будь честный человек, никуда сунуться нельзя, переночевать даже не пускают. В это же время он узнал, что сестренка Катя от дифтерита умерла, мать брата к сапожнику на пять лет отдала, а главное — с брюхом от управляющего ходит. Совсем растерялся Николай, как сонный сделался, хоть руки на себя наложи. Работу все обещают, подождать просят. И так ходил, как потерянный, Николай изо дня в день, пока не остался без денег, с одной надеждою на пальто. Последние два дня ничего не ел, и это ясно видел Митька, внимательно слушая его и глядя ему в лицо.

— Да, да, — проговорил Митька, — все так, у каждого свое горе, каждый за что-нибудь терпит, каждого червь какой-либо грызет. Зайдем-ка, брат, сюда, здесь ребята бывают, — закончил он, входя с Рябининым в темный небольшой трактир.

Последний полон был чернорабочими, торговцами, нищими и всяким сбродом. В трактире шумели, кричали и стучали чашками; какой-то фабричный в углу пел грустную пьяную песню, кто-то неистово и упорно восклицал: «чокнемся, чокнемся». Воздух был насыщен запахом человеческого пота, соленой рыбы, прогорклого масла и сырости, словно весь трактир со всею мебелью, стенами, народом и посудой прел и испускал из себя этот тяжелый запах трущобы. Митька, протолкавшись к стойке, поздоровался с хозяином, высоким, и худым человеком со впалой грудью, реденькой седоватой бородкой и гнилыми зубами. При виде Митьки его бесстрастное лицо ничего не выразило; он подал ему руку, и затем налил из графина одному мрачному субъекту, протянувшему через стойку стакан и пробасившему «еще дай!» с таким видом, словно он решился на что-то очень важное. Митька стоял около стойки, а хозяин, не обращая на него никакого внимания, вяло поглядывал своими свинцовыми глазами на обращавшихся к нему половых и гостей.

— Делов нет, Григорий Иванович, — наконец, почесав в голове, проговорил Митька.

Хозяин, хотя устремил вопросительный взгляд на дверь, у которой заспорили о чем-то половой и трубочист, но в то же время сказал: «Что-ж, разленились вы все, видно; деньги, должно быть, завелись — тогда-бы долг лучше отдал».

Митька пожал плечами.

— Странный вы человек, Григорий Иванович, — как будто не знаете, что все ребята без делов ходят. Ванька, «засыпался», Сашка с Яшкой «засыпались», не везет, надо линию переждать. Линия такая уже бывает, за что ни возьмись, все сорвется, да и только. А что за охота на сидку пойти! Недавно только свой срок отбыл, погулять хочется.

Митька вздохнул, а Григорий Иванович помолчал, переложил огурцы на тарелку и наконец, продолжая смотреть в сторону, ответил:

— Да, но надо и о долге подумать. Вашего брата, жалеешь, в трудную минуту помогаешь, а что касается расплаты, то вам и думки мало.

— Заплачу, не бойся, разве в первый раз. Сегодня на, маленькое дело наткнулся, да не вышло. Ведь, я только двадцать рублей виноват, больше было — и то отдавал.

— Ты поспеши, деньги нужны. Ты вот ходишь себе, как офицер, тебе и горя мало, а мне казенный налог платить надо. А если