Сладость губ твоих нежных - Илья Масодов

Катя плачет из-под закрытых глаз. Слёзы она не вытирает, потому что думает, что сейчас всё равно умрёт. Но холодный клюв, упёршийся ей в голову, соскальзывает вниз.

— Ладно, живи, — чужим голосом произносит Ольга Матвеевна. — Раз не хочешь по-настоящему, — голос её срывается.

Катя прижимает ладони к лицу. Её сильно знобит.

— Гадина, — тихо всхлипывает Ольга Матвеевна. — Что же мне с тобой делать, гадина?

Зину Ольга Матвеевна уволокла потом через дверь сарая куда-то в чёрный горизонтальный колодец двора, чтобы она не начала вонять. Натекшее из её несчастного тела на землю заскребли носками сапог и притоптали, то место потом поели и порыли крысы. Ночью Катя увидела Зину во сне, одетой в ватник, она похожа была на мальчишку, губы у неё посерели, она курила и молчала, а потом вдруг коснулась Кати рукой и это было очень больно, как будто рука Зины была сделана из ледяного железа. Так ничего и не сказав, она ушла, а Катя снова, привычно заплакала, не от жалости, а от абсолютного своего одиночества. Зину ведь убили у неё на глазах, так и её когда-нибудь сделают мёртвой, и никто не поможет.

— Она же не любила тебя, — говорит ей Ольга Матвеевна. — Она просто хотела кем-нибудь владеть, чтобы ты её боялась. В этом разница — я не хочу, я могу сделать с тобой всё, что угодно. Вот где начинается любовь. Ты понимаешь, гадина? Я могу вот так взять и врезать тебе по морде. Даже товарищ Сталин не может, а я могу. Я бы на тебя, зайка, целое ведро кипятка вылила, прямо на голову, ты ведь такая прелесть!

И Ольга Матвеевна выливает ведро кипятка, только не на Катю, а на Лену Мошкову из первого барака, привязав её сперва к стулу в том же самом подполье и исхлестав её пряжкой своего военного ремня, так что на спине и руках Лены вздуваются алые рубцы, проточенные кровью, и она признаётся Ольге Матвеевне, что состоит в тайном вредительском кружке, организованном Зиной, что они читают брошюры Ленина, хранящиеся в красном уголке, задом на перёд, заменяя «партия», «пролетариат», «коммунистический» и другие важные слова ругательными, что они учат других девочек курить, непристойно ругаться и заниматься онанизмом, что кружок их назывался «Чёрная зоря», что все они лижут Зине и по ночам органы выделения и размножения, устраивая оргии, к которым принуждаются и те, кто не хочет, а под конец Лена выдаёт всех своих сообщниц, общим числом девять душ. Надежда Васильевна тщательно записывает все показания Лены в планшет, сидя на досках, пальцы её мёрзнут и постоянно перекладывают ручку поудобнее.

— Видишь, Надя, я ведь тебе говорила, что давно надо было устроить следствие. Эта антисоветская сволочь никогда не станет на правильный путь, — заявляет Ольга Матвеевна, глубоко выдыхая и отирая пот с лица. — Сколько волка не корми, а он всё в лес смотрит, — стиснув от натуги губы, она поднимает двумя руками с пола дымящееся ведро и опрокидывает его на полураздетую, привязанную к стулу Лену, которая вздёргивается и визжит так, что Катя затыкает уши, а Ольга Матвеевна ещё ждёт, пока она наорётся и надрыгается всласть, и только потом, когда Лена уже охрипла и кожа на ней попузырилась и полопалась до кровавого мяса, особенно на спине, Ольга Матвеевна берёт её руками за волосы, зайдя сзади и, упрясь коленом в исстёганную спину, сильно рвёт на себя, ломая девочке шею. Изо рта Лены выплёскивается кровь, взбулькивая от воздуха, идущего горлом после оборвавшегося предсмертного стона, и Надежда Васильевна мучается тяжёлым сладостным спазмом живота, со стоном трясясь на досках, она зажмуривается и ревёт, как больная скотина, а Ольга Матвеевна дёргает Лену ещё несколько раз за волосы, внимательно прислушиваясь к хрусту её позвонков. Потом Надежда Васильевна отвязывает мёртвую девочку от мокрого дымящегося стула и тащит её за ноги землёй, лестницей, мимо Кати сараем, в холодную ночь.

На следующий день допрашивают Лиду Васильеву, тоже из первого, бедная Лида сразу начинает плакать, как только ей велят раздеться, но упорно не признаётся во вредительстве, за что ей льют кипяток на ступни и колени, потом Надежда Васильевна разводит в яме на полу огонь и жжёт Лиде раскалённой докрасна железкой грудь, и тогда Лида хриплым от крика голосом признаётся во всём, она громко рассказывает, что есть ещё у вредительниц свои пионерские звенья, а чёрные галстуки они рисуют у себя на груди кусками угля, и что планируют ночью убить Макарыча кирпичом по голове и бежать, уйти в лес, организовать банду и прорываться в тайгу, где до сих пор бродит недобитая кулацкая сволочь, и что Зина говорила, будто у Ленина есть сын, которого держат в застенках НКВД, а ему Ленин наказал перед смертью всю правду, а Сталин хочет сына ленинского расстрелять, чтобы правда погибла. И пока Лида всё это рассказывает, Ольга Матвеевна берёт и засовывает ей раскалённую железку сзади между ног, и ставит колено Лиде на спину, чтобы прижать её к железке животом, и Лида даже орать уже не может, всю её как свело, трясётся только на стуле, раскрыв рот, а Ольга Матвеевна кривится и глубоко железку всаживает, наклоняя Лиду коленом вперёд, хрипит, лицо раскраснелось, а Надежда Васильевна как взвизгнет, и сама хвать эту железку двумя руками.

— Что же она не воет, Ольга, — хрипит она, слюни изо рта, и на спину Лиды капают. — Что не воет?

— Подогреть надо, дура, остыла уже, — отвечает ей Ольга Матвеевна, тоже сильно задыхаясь.

Надежда Васильевна вытаскивает железку, из-под Лиды и суёт её в огонь.

— Мама, — вдруг по-птичьи всхрипывает Лида. — Мама.

— Вот живучая тварь, — удивляется Ольга Матвеевна, ещё сильнее нажимая коленом на склонённую спину девочки. — Надя, ну что ты там возишься.

Когда Надежда Васильевна поднимается с корточек от костра и снова всаживает под Лиду сзади конец железки, алый, как кремлёвская звезда, Лида не кричит, она уже успела умереть.

— Подохла, сволочь, — со злым разочарованием, чуть не плача, стонет Надежда Васильевна. — Вот падло, подохла.

— Ничего, Надюша. Не вечно же она терпеть может. Тебе бы так под жопу всадить, вот бы выла, — Ольга Матвеевна устало смеётся, подмигивая Надежде Васильевне.

— Мне-то за что, я не враг народа, — обиженно хмурится та, гася сапогом костёр.

— Нет? — лукаво улыбается Ольга Матвеевна. — Ну конечно, ты не враг. А если всё равно, взять вот так — и под жопу? В качестве следственной ошибки? Лес рубят — щепки летят, так, кажется, говорил товарищ Сталин?

— Шутки у тебя, Ольга, — тихо произносит Надежда Васильевна, отвязывая труп Лиды от стула. — Скоро их, свиней, некуда класть станет.

— А мы их в лес потащим, — не унывает Ольга Матвеевна, сгребая тряпкой из Лидиной одежды, прижатой к земле сапогом, кровавую грязь. — Там-то места всем хватит. Даже нам с тобой.

Надежда Васильевна морщится и плюёт в землю.

Этой ночью Катя просыпается много раз, крики терзаемых девочек звенят в ней непрекращающимся эхом, и всё время снится, будто Ольга Матвеевна рвёт за волосы, ломает одной из них шею, а потом вдруг поворачивается к двери и кричит: «Котова, а ты-то что? А ну вылазь!», а ведь она может, разве знаешь, что ей в голову придёт. Катя не сомневается, что рано или поздно её тоже обольют кипятком, и невыразимый ужас стягивает её своими ледяными путами, вот так заставят раздеться и обварят, как курицу, потому что им ведь всё равно, им никого не жалко.