Рукопись Платона - Андрей Воронин

Снаружи донесся зычный окрик кучера и щелканье кнута, опускавшегося на лошадиные крупы. Усталые лошади нехотя ускорили бег. Вацлав поднял сиденье и вынул из дорожного сундука полированный ящик красного дерева, в котором, каждый в своем гнезде из черного бархата, лежали два дуэльных пистолета. Быстро осмотрев их, Огинский протянул один Хессу, который наконец перестал недоверчиво улыбаться и взял оружие так осторожно, словно оно могло его укусить.

— Ну, в чем дело? — спросил Вацлав. — Ты же хотел пострелять! Боюсь, такая возможность представится тебе уже через минуту.

— Надеюсь, это все-таки охотники, — с бледной улыбкой отозвался немец, воинственность которого волшебным образом улетучилась.

В это время впереди опять раздался хлесткий звук, похожий на удар пастушьего бича. На сей раз сомнений быть не могло: на дороге кто-то стрелял, и опытное ухо отставного гусарского поручика Огинского без труда определило, что стреляли из оружия гораздо более солидного и тяжелого, чем охотничье ружье. Вацлав рывком опустил стекло со своей стороны и высунулся едва ли не по пояс, пытаясь разглядеть, что творится впереди. Но утопающая в сумраке дорога вилась ленивыми петлями, и Огинский не увидел ничего, кроме ближайшего поворота. «Гони!» — снова крикнул он кучеру и упал на сиденье, отплевываясь от набившейся в рот пыли.

За поворотом опять ударил выстрел. Стреляли, кажется, из кавалерийского карабина. Вацлав покачал головой и взвел курок пистолета. Глядя на него, Хесс сделал то же самое, и Огинский мельком подумал, что напрасно дал ему пистолет: еще, чего доброго, выпалит прямо в карете! Черт их знает, этих штатских, что им придет в голову с перепугу...

Сильно накренившись, карета миновала поворот и начала останавливаться. Вацлав распахнул дверцу и выпрыгнул на дорогу, держа наготове пистолет. В уши ему ударил еще один выстрел, и он механически пригнулся и отпрянул в сторону, под прикрытие ближайшего дерева.

Стреляли, однако, не по нему. Высунувшись из укрытия, Огинский увидел прямо перед собою мост через овраг, по дну которого протекал невидимый ручей. На мосту стояла лакированная карета с распахнутой настежь дверцей, вокруг бродили оседланные лошади — Вацлав даже не понял, сколько их было. Подле кареты на дощатом настиле моста лежали какие-то тряпичные кули — один куль справа и два слева. Потом Огинский разглядел торчавшие сапоги с дырявыми подметками и понял, что это тела. На мосту и около него не было никакого движения, если не считать мирно щипавших траву лошадей, и Вацлав ужаснулся, решив, что все убиты. Тут в глаза ему бросился герб на запыленной дверце кареты, и он едва сдержал крик: это был герб князей Вязмитиновых.

Из кареты наконец-то выбрался Хесс. Толстяк осторожно двигался на полусогнутых ногах, держа обеими руками пистолет. Его фигура выглядела до того нелепо, что при иных обстоятельствах вызвала бы у Огинского смех. Но сейчас, увы, ему было не до веселья. Вацлав вышел на дорогу и сделал знак своему кучеру, который, как человек бывалый, уже держал наготове короткое ружье, хранившееся в специальном ящике под козлами. Кучер встал на козлах во весь рост и сверху оглядел поле только что закончившейся стычки. Повернув голову к Вацлаву, он едва заметно пожал плечами, давая понять, что никого не видит.

Не чувствуя под собою ног, Вацлав двинулся к карете, почти уверенный, что найдет в ней княжну Марию — раненую, а быть может, и мертвую. С каждым шагом ему открывались все новые подробности страшного зрелища: выбитые стекла, зверские рожи лежавших на мосту людей, разбросанное повсюду оружие, лошадиный труп на дороге по ту сторону оврага... Вокруг стояла странная, какая-то мертвая тишина, как будто Вацлав блуждал среди театральных декораций. Эта тишина и безлюдье там, где минуту назад гремела пальба, сильно действовали на нервы, и Вацлав подскочил как ужаленный, услышав восклицание Хесса:

— О майн готт!

Огинский резко обернулся и увидел то, что раньше заметил немец: из-за покинутой кареты, держа в опущенной руке большой армейский пистолет, медленно вышла дама в светло-голубом платье, атласных перчатках и сбившейся на сторону шляпке с вуалью. Вечерний сумрак наполовину скрывал ее черты, но Вацлав узнал княжну Марию.

Он бросился к ней и, не добежав двух шагов, остановился в мучительной растерянности, не зная, что сказать. Встреча, которую он представлял себе сотни раз, получилась нисколько не похожей на те картины, что рисовало ему воображение. Под его ногой скрипнули доски настила; за сломанными перилами моста журчала вода и о чем-то таинственно шептались кусты. Фыркнула лошадь; горестно вскрикивал, склоняясь над бездыханными телами, толстяк-немец; усатый кучер Вацлава, поняв, что стрелять уже не придется, приставил ружье к ноге. Княжна смотрела на Вацлава, и ее глаза, в сумраке казавшиеся неправдоподобно огромными и черными, темнели сквозь вуаль. Потом губы ее дрогнули.

— Вы, сударь?! — произнесла она удивленно. — Вот так встреча... Право, вы будто нарочно выбираете для своего появления самые эффектные моменты...

С этими словами она вдруг качнулась вперед. На мгновение Огинскому даже почудилось, что она намерена броситься ему на шею, но он опомнился как раз вовремя, чтобы подхватить лишившуюся чувств княжну и не дать ей упасть рядом с трупом застреленного ею разбойника. Пистолет Марии Андреевны выпал из ослабевшей руки, шляпка свалилась, и Вацлав полной грудью вдохнул дурманящий аромат ее волос.

— Майн готт, — сказал позади него Хесс и дулом пистолета, как заправский вояка, сдвинул на затылок шляпу. — Как это романтично!

Втроем они обшарили мост и дно оврага, надеясь найти живых, но обнаружили только троих мертвых разбойников, одну убитую лошадь и кучера княжны, который лицом вниз плавал в мелкой воде под мостом, зацепившись полой ливреи за корягу. Одежда бедняги была разорвана в нескольких местах, горло перерезано от уха до уха, а исцарапанная рука все еще сжимала кнут. Кучеру Огинского, самому Вацлаву и веселому немцу пришлось изрядно попотеть, оттаскивая на обочину мертвого жеребца, которого княжна свалила из старинного мушкетона.

Княжна все это время оставалась в своей карете, куда ее отнес Огинский. Занавески на разбитых выстрелами окнах были опущены, и Вацлав изнывал от беспокойства, не зная, все ли в порядке с Марией Андреевной, пришла ли она в себя и не требуется ли ей помощь. Когда мертвый конь был наконец убран с пути и кучер зажег огонь, Вацлав отобрал у него фонарь и заглянул в карету.

Мария Андреевна, сидя в полной темноте, деловито заряжала карабин. Она сноровисто работала шомполом, забивая пыж; на сиденье перед нею лежали четыре пистолета — судя по виду, уже заряженных, — а в углу кареты стоял короткий мушкетон со смешным раструбом на конце ствола. Пороховница, замшевый мешочек с пулями и сумка с войлочными пыжами были тут как тут; на лбу княжны в такт ее движениям подпрыгивала выбившаяся из прически темная прядь. Огинский, ожидавший увидеть совсем иную картину, вздрогнул и смутился.

— Простите, сударыня, — сказал он с поклоном, — я рад, что вы уже оправились, и хочу сообщить вам, что дорога свободна. Можно ехать.