Ловец душ и навья невеста - Ольга Ярошинская

— Ох, Уго… — простонал Рихард, запустив пальцы в волосы. — Сам факт, да еще так мало… Даже у мадам Роуз дороже!

— Но там ведь работают профессионалки, — резонно возразил тот.

— Вы идете? — спросила Карна, вновь появляясь в дверях кухни и яростно сминая в руках клетчатый передник. — Ужин остывает. Отбивные из филе поросеночка. Нежные, так и тают во рту. С брусничным соусом и запечённым картофелем.

Уго позеленел в тон майки, вскочил с дивана и, схватив берет и пальто с вешалки, выскочил вон.

— Ты ведь ничего не имеешь против свинины? — уточнила Карна.

— Нет, — вздохнул Рихард.

— Прекрасно, — кивнула она, и так резко развернулась в дверях, что ее волосы, собранные в узел на затылке, разметались.

— И похоже, ничего другого мне не светит очень долго, — тихо добавил он.

Ужин прошел в тишине, прерываемой лишь звоном приборов. Карна явно кипела от злости, и Рихард не решался сказать и слова, чтобы не спровоцировать взрыв. Отбивные действительно оказались нежными, соус — с приятной кислинкой, а картошка пахла пряностями и радовала глаз золотистой корочкой. Рихард съел все подчистую и еле удержался от того, чтобы не облизать тарелку.

— Твой друг — свинья, — сказала Карна, когда ее щеки наконец вернули нормальный цвет.

— Да, — не стал он спорить. — Но у него есть и множество положительных качеств: он верный, открытый и добрый.

— И хороший нюхач, я помню, — кивнула Карна, сложив вилку и нож параллельно друг другу. — Есть новости об утреннем происшествии?

— Кроме статьи на первой полосе? — уточнил Рихард. — Нет, но я и не виделся ни с кем кроме Уго. Хочу сходить в таверну, узнать сплетни. Пойдешь со мной?

Карна отпила воды из стакана.

— Ты ведь не любишь оставаться одна и в темноте, — напомнил Рихард. — А сейчас темнеет рано.

— Да, пойду, — согласилась она. — Но ты ведь не думаешь, что это нечто большее, чем просто прогулка?

— Разумеется, нет, — улыбнулся он. — А теперь позволишь посмотреть тебе в глаза?

— Я сама выбираю воспоминание, — напомнила Карна.

— Выбери что-нибудь особенно приятное, — кивнул он, поднимаясь и убирая тарелки. — Момент, когда ты чувствовала себя счастливой. Представь яркую деталь из этого воспоминания, постарайся вспомнить, что ты чувствовала в тот момент, запахи, свет, какие-то мелочи, а дальше я сам.

Карна вздохнула и вытянула руки на стол. Рихард сел напротив, обхватил ее запястья и слегка погладил нежную кожу. Пульс под его пальцами сразу забился сильнее. Темные изогнутые брови, синие глаза в обрамлении густых ресниц — драгоценные камни на светлом шелке кожи — на нее хотелось смотреть и без особых на то причин.

— У тебя очень красивые глаза, — сказал он.

— Спасибо.

— И вся ты очень красивая.

— Какие изысканные комплименты, — ответила Карна. — Может, начнем?

— Я не могу винить Уго, — сказал Рихард, снова погладив тонкие запястья. — Да, его манеры оставляют желать лучшего…

— Он предложил мне пять шендеров! — воскликнула Карна и попыталась выдернуть руки, но Рихард ее удержал.

— Мало, — согласился он.

— Да не в этом дело! — возмутилась она. — Как будто есть какая-то сумма, за которую я бы согласилась… Нет, даже думать об этом не хочу! Зачем ты напомнил?

— Прости, — покаянно сказал Рихард. — Похоже, это становится традицией — каждый вечер просить у тебя прощения.

— Твой друг его не заслуживает, — фыркнула она.

— Ты ведь будущая монашка, — напомнил он. — Где твое смирение и милосердие?

Карна, чуть прищурив глаза, пристально посмотрела на Рихарда.

— Знаешь, у меня есть одно воспоминание, которое тебе наверняка понравится.

— Хорошо, приступим, — согласился он. — Только сначала глубоко подыши и успокойся, а то у тебя и так пульс частит.

Карна послушно вдохнула, выдохнула, посмотрела ему в глаза.

— У тебя тоже глаза… необычные, — сказала она.

— Ты хотела сказать «красивые»? — поддел ее Рихард.

— Если бы хотела, то так и сказала. Тебе надо воспоминание или нет?

— Давай, — кивнул он. — Яркую деталь.

Ослепительно белый заварочный чайник теплый и тяжелый, возле крышечки выступила испарина. Золотистая струйка течет из тонкого носика в чашку, стоящую на блюдце. Белая скатерть, белая посуда. В вазе посреди стола пышный букет белых пионов. На стуле справа — кукла в матросском костюмчике, у нее рыжие, криво остриженные волосы, а глаза зарисованы зеленым. Перед куклой тоже чашка чая, пар поднимается вверх легкой дымкой. Небо ясное, без облаков, и резная крона дуба бросает кружевную тень на террасу.

— Как прошел твой день, Эдмон? — спрашивает Карна. Ее голос совсем детский, но она произносит слова манерно и чуть устало, как взрослая дама. Одна ложка сахара опускается в чашку. Карна размешивает его совершенно беззвучно, кладет ложку на блюдце. — У меня тоже все хорошо, спасибо, что спросил. Занятия отменили, потому что мадам Элоиз приболела. Но я прочитала длинный рассказ и выучила таблицу умножения на шесть.

Чай вкусный и пахнет мятой. В хрустальной вазочке на столе шоколадные конфеты.

— Угощайся, — разрешает Карна. — Они с орешками.

Кукла таращит на нее замазанные зеленой краской глаза. Внизу слышны голоса, и Карна смотрит через перила. Родители встречают гостей. На маме пышное розовое платье, она обещала, что Карне сошьют такое же. Кто-то заходит в дом, кто-то идет гулять в сад. Вечером прием, и Эдмон тоже приедет вместе со своими родителями.

— Я соскучилась, — доверчиво признается Карна кукле.

Солнечные зайчики пляшут по столу, застеленному белой скатертью, внизу смеется мама, вечером будут танцы, а впереди лето и целая жизнь, и ее счастье такое абсолютное…

Рихард вынырнул из воспоминания. Пульс под его пальцами почти не ускорился.

Карна моргнула, и зрачки ее сузились.

— Чаепитие с куклой, — сказал Рихард. — Мило. Я, правда, надеялся на что-то более волнующее.

— Я была счастлива тогда, — пожала плечами Карна. — Как принято одеваться в таверну?

— На тебя все равно обратят внимание, — ответил Рихард. — Что бы ты ни надела.

Она пошла наверх, а он невольно потер грудь и поморщился, словно от боли. Воспоминание было таким, как надо: светлым, добрым, и действительно дорогим для нее. Он бы и сам не смог выбрать лучше. Но ему отчего-то хотелось плакать, а сердце сжималось от чужой тоски по утерянному, или несбывшемуся.

* * *

Газета упала на стол перед мужчиной, и тот недоумевающе поднял глаза на посетителя в запыленном полицейском мундире.