28 панфиловцев. "Велика Россия, а отступать некуда - позади Москва!" - Владимир Першанин

– Так я что, старшиной остаюсь? – осторожно спросил Снитко. Он до последнего был уверен, что после стычек с лейтенантом тот на прежней должности его не оставит.

– А кого еще ставить? – засмеялся Краев. – Мужик ты ушлый, расторопный. Или думаешь, я с тобой прежние счеты сводить буду? У меня таких привычек нет.

Снитко, уверенный, что новый ротный отправит его в окопы, облегченно вздохнул:

– Я не подведу, Андрей Дмитриевич. Сами видите, рота всегда накормлена, все одеты, обуты. И спирту сегодня принесу.

– Для всей роты?

– Выбью для всей роты. Морозы уже. Обязаны выдавать.

– Ладно, иди, Степан. Боеприпасы и ужин быстрее тащи, люди голодные. Махорку не забудь.

Сержант Веселков засмеялся, глядя, как суетится старшина. Переглянулся с Иваном Коржаком и заметил:

– Чует кошка, чье мясо съела. Очень он в окопы идти боялся. Теперь, может, воровать поменьше станет.

Бои шли сразу на нескольких участках. Немцы пытались захватить деревни Княжево, Федосьино, Игнатово. Особенно сильный удар принял на себя 1075 й полк.

Сохранились документы, которые говорили о накале боев на подступах к Волоколамску.

Генерал Рокоссовский докладывал командованию Западного фронта: «25 октября противник при поддержке 30 бомбардировщиков упорно атаковал Волоколамск. Части 316 й дивизии генерала Панфилова отразили две атаки танков. Уничтожили и вывели из строя свыше двадцати пяти машин, в том числе несколько тяжелых штурмовых орудий.

Во второй половине дня противник ввел одновременно 120 танков и самоходных орудий, и после ожесточенного боя к вечеру овладел станцией Волоколамск».

Генерал Панфилов, находясь на позициях, с горечью наблюдал, как отходят, прорываются из окружения его люди.

Он не был «кабинетным» генералом и обычно находился на переднем крае. Потеря Волоколамска была обидной и горькой неудачей. Но слишком неравны были силы. Немецкие войска с большими потерями преодолели эти 25 километров за десять дней. Времена, когда танковые клинья делали прорывы в десятки километров за день, уже прошли. Немцы с большим трудом продвигались на два-три километра в день.

А в холодном воздухе над немецкими позициями, сброшенные с советских самолетов, кружились листовки пепельного цвета. В них не было призывов сдаваться в плен или еще каких-то лозунгов.

На темном траурном фоне перечислялись имена убитых солдат и офицеров вермахта, адреса их бывшего местожительства. Имен было много, тысячи. И список продолжали новые листовки, которые сбрасывали каждый день. По сведениям, полученным от пленных, эти списки погибших действовали на живых крайне тягостно.

Россия… надо ли было сюда соваться?

Рота капитана Гундиловича прикрывала отход полка и разрозненных подразделений. Из артиллерии с ним была батарея Матвея Сташкова, в которой остались два избитых осколками орудия и поврежденные прицелы.

С 19 октября Москва находилась на осадном положении, что говорило о крайне серьезной ситуации. Политрук Клочков, в порванном осколками полушубке, с трудом шагал, держась рукой за повозку.

За спиной он нес винтовку. Ездовой предложил:

– Присядьте, товарищ политрук.

Василий оглядел повозку, загруженную ящиками с боеприпасами, и хрипло ответил:

– Лошадь едва тянет, и я еще влезу. Дойду, здесь немного осталось.

Позиции заняли по обеим сторонам дороги. Это место показалось Гундиловичу и Клочкову наиболее удобным. Узкая извилистая дорога, холмы по бокам и неплохая видимость километра на три.

Торопливо рыли окопы. Помогло, что часть окопов и траншей остались от стоявшей здесь ранее батареи. В разрушенном капонире были разбросаны обломки легкой полковой пушки – видимо, накрыло прямым попаданием гаубичного снаряда.

Поодаль виднелся бугорок и табличка с размытыми именами погибших артиллеристов. Капитан Сташков снял каску.

– Куда ни глянешь, братские могилы. Эх, война, война…

Одно из своих орудий капитан решил поднять на бугор.

– Павел, выдели пяток бойцов подсобить, – попросил он. – Лошади не вытянут, а людей у меня всего ничего осталось.

Пушку, весом без малого полторы тонны, с трудом вкатили на высотку. Также вырыли капонир, который успели выкопать до половины. Наблюдатель, поднявшись в рост, кричал:

– Танки, танки…

До танков было еще далеко, зато приблизились три мотоцикла. Из одного вытащили легкий 50 миллиметровый миномет, посыпались мины размером с перезрелый огурец, они взрывались с недолетом.

Зато пулемет «МГ 34» частыми очередями простреливал брустверы, срезал кусты, вызывая на себя ответный огонь. Немецкие разведчики с ходу пытались определить наиболее важные цели, и в первую очередь артиллерию.

Увидев, как блеснули стекла бинокля, капитан приказал пулеметчику Ивану Москаленко:

– Врежь по наблюдателю, а то он на шею уже влез.

«Максим» ударил пристрелочной очередью, которая легла с недолетом, затем Москаленко поднял прицел и хлестнул по офицеру-наблюдателю. Пуля ударила немца в бедро. Подчиненные подхватили его на руки и потащили в безопасное место.

– Хорошо ползут, – бормотал сержант, посылая очередь вслед.

Но, не дожидаясь данных разведки, уже на полном ходу приближались два танка «Т 3», а обходя их, подминал кусты тяжелый «панцер» «Т 4». Еще два танка и бронетранспортер приотстали. Немецкая пехота тоже вперед пока не рвалась. Как бьет русский «максим», они хорошо знали.

Дивизионные пушки образца 1909 года, хоть и были усовершенствованы в двадцатых годах, для борьбы с танками подходили с натяжкой. Да еще когда повреждены прицелы.

Впрочем, в истории Великой Отечественной войны имелись многочисленные случаи, когда все решал опыт артиллеристов. Бывало, что через канал ствола целились и попадали не с первого, так со второго снаряда.

Оба разогнавшихся танка «Т 3» вдруг остановились и с расстояния пятисот метров обрушили град снарядов на орудие, стоявшее на холме. Оно казалось им наиболее опасным.

Матвей Сташков, раньше времени не высовывавшийся, ударил из укрытия. Первым снарядом промахнулся, но второй закатил в лобовую часть «панцера». Специально для штурмовых действий под Москвой немцы усилили броню многих танков «Т 3», самых массовых в то время.

Болванка весом шесть килограммов ударила точно между курсовым пулеметом и широкой смотровой щелью. Однако броню не пробила. Смяв пулеметный ствол, с воем ушла рикошетом в сторону.

Расчет «трехдюймовки» лихорадочно заряжал новый снаряд. Успели, но ответный осколочный взорвался рядом с орудием. Были ранены заряжающий и подносчик, осколок пробил, сорвал с головы капитана каску.

Ковырнув пальцем пробоину, он подмигнул своему помощнику Жердеву: