Преступление в Орсивале - Эмиль Габорио

Указывая на зияющую рану, он придерживал убитую, чьи пышные золотистые волосы разметались по его левой руке. В глазах графини застыл ужас. С полуоткрытых губ, казалось, готов был сорваться крик: «Спасите! На помощь!»

Папаша Планта, человек с каменным сердцем, отвернулся, а доктор, раньше других справившийся с волнением, продолжал тем несколько высокопарным тоном, каким говорят профессора в анатомическом театре:

– Лезвие ножа было, по всей видимости, шириной три сантиметра и длиной не менее двадцати пяти сантиметров. Все остальные раны – в руку, в грудь, в плечо – сравнительно неглубоки. Можно предположить, что они были нанесены спустя по меньшей мере два часа после той, которая оказалась смертельной.

– Прекрасно! – вырвалось у г-на Лекока.

– Заметьте, – поспешно произнес доктор, – что я ничего не утверждаю, я высказываюсь чисто предположительно. Явления, на которых основывается мое личное мнение, слишком мимолетны, слишком неуловимы по своей природе, слишком, наконец, спорны, чтобы позволить мне что-либо утверждать.

Речь доктора причинила, по-видимому, живейшее неудовольствие Лекоку.

– И все же, – начал он, – в данный момент…

– Единственное, что я могу утверждать, – перебил доктор Жандрон, – единственное, что я с чистой совестью подтвержу в суде под присягой, сводится к следующему: все ушибы головы за исключением одного имели место после смерти. Это бесспорно и не подлежит ни малейшему сомнению. Когда жертва была еще жива, ей был нанесен удар вот сюда, над глазом. Как видите, кровоизлияние в тканях было весьма значительно: видна огромная опухоль, свинцово-серая, а в середине почти черная. Прочие ушибы носят совершенно иной характер: смотрите, вот сюда пришелся такой сильный удар, что височная кость оказалась проломлена, однако не осталось ни малейшего кровоподтека.

– По-моему, господин доктор, – предположил г-н Лекок, – из того известного и доказанного факта, что графине после ее смерти нанесли ряд ударов тупым орудием, можно сделать вывод, что удары ножом были также нанесены ей уже после того, как она перестала дышать.

Г-н Жандрон на мгновение задумался.

– Возможно, вы и правы, господин сыщик, – сказал он наконец, – и я со своей стороны убежден, что так оно и было. Однако эти выводы я не вставлю в отчет. Судебная медицина должна придерживаться лишь очевидных, доказанных, неоспоримых фактов. При малейшем сомнении, пускай самом ничтожном, она обязана промолчать. Более того, я считаю, что сомнения должны толковаться в пользу обвиняемого, а не обвинения.

Сыщик наверняка думал по-другому, однако рассудил за благо не возражать. Он слушал доктора Жандрона, затаив дыхание, и на лице его отражалась усиленная работа мысли.

– Теперь мне кажется, – произнес он, – что я могу уточнить, где и каким образом графине был нанесен удар.

Доктор вновь накрыл труп, и папаша Планта поставил лампу обратно на столик. Оба жаждали услышать объяснения господина Лекока.

– Ну что же, – начал полицейский, – направление раны, нанесенной госпоже де Треморель, свидетельствует, что графиня в момент убийства находилась у себя в спальне, сидела, слегка наклонившись вперед, и пила чай. Убийца подошел сзади и занес руку; он хорошо рассчитал, с какого места удобней нанести удар, и нанес его с такой ужасающей силой, что жертва рухнула вперед и, падая, ударилась лбом об угол стола: отсюда тот единственный кровоподтек, который мы видим у нее на голове.

Г-н Жандрон попеременно смотрел то на Лекока, то на папашу Планта, которые обменивались по меньшей мере странными взглядами. Возможно, сцена, которую они разыгрывали, внушала ему недоверие.

– Разумеется, – заметил он, – преступление произошло именно так, как рассказывает господин полицейский.

И все снова замолчали, причем надолго, и тогда папаша Планта счел необходимым что-нибудь сказать. Упорное молчание г-на Лекока бесило его.

– Вы видели все, что вам было необходимо? – спросил он.

– На сегодня – да, сударь. Я хочу осмотреть еще кое-что, но для этого нужен дневной свет. Впрочем, мне кажется, я разобрался в этом деле – недостает всего одной детали.

– Значит, завтра нужно приехать сюда как можно раньше.

– Приеду, господин судья, так рано, как вы сочтете нужным.

– А когда вы закончите осмотр, мы поедем вместе в Корбейль к господину судебному следователю.

– Я в вашем распоряжении, господин мировой судья.

Вновь наступило молчание. Папаша Планта чувствовал, что его разгадали, и не понимал, по какому странному капризу сыщик, еще несколько часов назад такой откровенный, теперь отмалчивается. А Лекок был в восторге, что ему удалось немного подразнить мирового судью, и предвкушал, как удивит его наутро, когда представит ему рапорт, в котором папаша Планта найдет подробное изложение всех своих идей. Покамест же он извлек из кармана бонбоньерку и углубился в мысленную беседу с портретом.

– В таком случае, – заключил доктор, – нам, по-видимому, не остается ничего другого, как разойтись.

– Я как раз хотел попросить позволения откланяться, – откликнулся г-н Лекок, – у меня с утра маковой росинки во рту не было.

И тут папаша Планта предпринял решительный шаг.

– Господин Лекок, нынче вечером вы возвращаетесь в Париж? – неожиданно осведомился он.

– Нет, сударь, я еще утром решил здесь заночевать. У меня с собой саквояж; перед тем как идти в замок, я занес его на небольшой постоялый двор у дороги – там на фасаде намалеван гренадер. Думаю, там я и поужинаю, и заночую.

– В «Верном гренадере» вы намучитесь, – заметил старый судья, – с вашей стороны разумнее было бы отужинать у меня.

– Право, вы слишком добры, господин судья…

– К тому же нам есть о чем поговорить, а разговоры могут затянуться, поэтому я готов предоставить вам спальню; ваш саквояж мы заберем по дороге.

Г-н Лекок поклонился и сложил губы бантиком – дескать, польщен и благодарен за приглашение.

– Вас, доктор, я тоже похищаю, – продолжал папаша Планта, – хотите вы того или не хотите. Нет-нет, не отказывайтесь! Если вам так уж необходимо вернуться сегодня вечером в Корбейль, мы проводим вас после ужина.

Оставалось наложить печати. С этим справились быстро. Сургучом с оттиснутой на нем гербовой печатью мирового суда прилепили узкие полоски пергамента на все двери второго этажа, на дверь в ту комнату, где был найден топор, а также на дверцу шкафа, в который сложили вещественные доказательства, собранные следствием и тщательно описанные в протоколе.

Несмотря на вполне понятную спешку, папаша Планта и приглашенные им гости ушли из замка «Тенистый дол» только в десятом часу. Пошли они не по той дороге, что утром, а по крутой тропинке, которая, огибая поместье г-жи де Ланаколь, ведет по диагонали к железнодорожному мосту. Так им было ближе до постоялого двора, где Лекок оставил свой скромный багаж.