V-8: право на свободу - Алекс Хилл

— Я не ненавижу ее… Все слишком сложно. Ты правильно сказала, Ви. Ты — не она. Не думай, что я стану пытаться заменить ее тобой.

Еще одна догадка влетает в голову…

Он ее любит. Все еще любит. Она разбила ему сердце и собрала осколки в мешок, который все еще держит при себе.

Становится неуютно в этой комнате, в этой одежде, в собственном теле, будто я занимаю чужое место. Ощущаю себя фальшивкой. Подделкой. Бракованной игрушкой.

— Здесь нужно прибраться, — суетливо произношу я, пряча взгляд. — Если ты закончил, то…

— Да. Мне нужно еще поработать.

— Хорошо.

Поднимаюсь из-за стола и собираю грязную посуду. Дэниел тоже встает. Не смотрю на него, но чувствую его тяжелый взгляд.

Пусть уже уйдет. Пожалуйста…

— Ви, — зовет он с тоской и жуткой усталостью в голосе.

Замираю, но не поднимаю головы.

— Спасибо. Было вкусно.

— Пожалуйста, — отвечаю я и отворачиваюсь, чтобы скрыть одинокую слезинку, сползающую по щеке.

Дэниел, обложившись папками, располагается на диване в гостиной. Вокруг него витает тяжелая аура, поэтому я стараюсь не шуметь, занимаясь наведением порядка на кухне. Уборка помогает отвлечься и немного успокаивает, поэтому, закончив с одной комнатой, перехожу к другой.

Поднимаюсь в спальню Милли и с улыбкой смотрю на стопку разрисованных листов, разбросанных по полу. Наверное, теперь я снова буду ночевать здесь. С одной стороны, это радует, больше не придется стеснять Дэниела, а с другой… Вспоминаю, как он сегодня успокаивал меня после кошмара, как спокойно было с ним рядом. Нервно отмахиваюсь от навязчивых мыслей, встряхивая головой.

Прочь!

Все правильно. Чем меньше я буду попадаться Дэниелу на глаза, тем лучше. Он просил меня об этом с самого начала. Первое правило хорошей куклы — доволен хозяин, довольна и ты.

Ты здесь не кукла, — внезапно оживает внутренний голос, чьи холодные и строгие интонации напоминают Дэниела.

— Не кукла… А кто тогда? — тихо произношу я.

Процесс уборки отключает от реальности. Кажется, проходит несколько минут, но темнота за окном подсказывает, что не меньше нескольких часов. За работой время всегда идет быстрее. Я любила работать на кухне в пансионе. Мыть посуду, раскладывать тарелки…

Воспоминания о прошлом все еще очень явные, но чем дольше я здесь, тем тусклее они становятся, являясь во всех красках только по ночам. Неужели когда-нибудь удастся все забыть? Очиститься?

— Что ты делаешь?

Сжимаю руку с мокрой тряпкой, собираясь кинуть ее в лицо человеку за спиной, но вовремя останавливаюсь. Мысли о пансионе заставили вспомнить старые привычки. Всегда нужно быть наготове. Напасть или защититься. Третьего не дано. Не было дано.

— Я… — сглатываю, разворачиваясь к Дэниелу. — Я нашла в ванной средства для уборки и решила…

— Ты не должна это делать. Завтра я вызову специальную службу, они закончат. Вставай.

Продолжаю сидеть на полу, не понимая, что снова не так. Я ведь не делаю ничего дурного, наоборот, хочу, как лучше.

— Ты здесь не прислуга, Ви, — говорит Дэниел и делает шаг вперед, протягивая руку.

— Мне нетрудно.

— Я знаю.

Он наклоняется. Смотрю на ладонь, предлагающую помощь. Длинные аккуратные пальцы, светлая гладкая кожа. Перевожу взгляд на темные разводы на своем запястье и самостоятельно встаю на ноги. Дэниел выпрямляет спину, поджимая губы. Сейчас он не кажется мне монстром. Даже чужаком не кажется. В его взгляде изнеможение и обнаженная грусть.

В мыслях эхом прокатывается шепот подсознания: «Мне бы хотелось стереть эти печальные эмоции, ведь одной из причин их появления являюсь я сама».

Если бы не было меня, то ему было бы лучше.

Если бы не было меня…

— Я ведь могу вернуться в комнату Милли? — спрашиваю я, отводя взгляд в сторону.

— Конечно.

Сижу на полу возле двери, зарывшись пальцами в мягкий ворс пушистого ковра, и слушаю тихий шум воды, доносящийся из ванной комнаты. После недолгой тишины раздается хлопок соседней двери и приглушенные шаги. Они все ближе и четче. Внутренне напрягаюсь и понимаю, что Дэниел останавливается у спальни Милли. Секунды тянутся, распаляя воображение. Он что-то хочет мне сказать? Сделать? На место привычного страха приходит предвкушение.

Я хочу, чтобы он вошел.

Хочу услышать его: «Спокойной ночи, Ви».

Но он уходит, так и не заглянув. Медленно выдыхаю, опустошая легкие. Не могу словить собственные чувства, они будто чужие. Я всегда хотела, чтобы меня оставили в покое. Чтобы не трогали и не говорили, а теперь наоборот. Это нормально? Я не знаю… Не знаю…

Подождав для верности еще пару минут, выбираюсь из комнаты и крадусь в ванную. В этом нет особого смысла, но почему-то не хочется обозначать свое присутствие.

Закрываю дверь на замок и снимаю одежду. Теплая вода расслабляет. Приходится повозиться, чтобы смыть муку с волос и очистить ногти от грязи, но я только рада времени, которое посвящаю себе и своему телу. Сейчас я могу рассмотреть его полностью. Познакомиться с родинками на бедрах, погладить шрамы, полученные в борьбе за свободу.

И вроде бы все изменилось. Меня никто не держит силой, но и уйти я не могу. Самого главного я так и не получила и не знаю, возможно ли это. Я все еще дергаюсь и подскакиваю на месте от резких звуков, оценивая уровень опасности. Меня можно было забрать из пансиона, но получится ли вытащить пансион из меня? Иногда кажется, что да, а иногда…

Подставляю лицо под тугие струи, провожу руками по шее и груди. Почему это так приятно? Почему раньше я такого не чувствовала? Из-за взглядов, что всегда наблюдали? Из-за тихих всхлипов девочек, которые думали, что вода скроет их слезы?

Выхожу из душа и обтираюсь мягким полотенцем. Сжимаю пушистую ткань в руке, и в глазах появляются слезы. Неужели кто-то жил так всегда? С самого детства. Горячая вода, чистая одежда, уютный дом, мягкая мебель… Почему им всегда мало? Почему в них столько жестокости и равнодушия?

Надеваю пижаму, которую купила для меня Холли. Это трудно назвать одеждой: короткие шорты с разрезами по бокам и майка на тонких бретелях из лент, завязанных бантами. Скользкая прохладная ткань молочного цвета едва ли ощущается. Смотрю на себя в зеркало, и с ресниц срывается еще пара слезинок.

Кожа после душа не такая бледная, на щеках проглядывает румянец, и все равно… Глаза выдают. Может быть кто-то и не заметил бы, но я вижу, как глупо выгляжу в этих наверняка дорогих тряпках. Вспоминаю о девочках в пансионе. Как они там? Как я могу спокойно жить и радоваться, что со мной еще ничего не случилось, если знаю, что они засыпают и просыпаются в страхе? Что их могут продать в любой момент, кому-нибудь вроде отца Джейка.