Оживший покойник - Анатолий Леонов

– Да. Московита. Отец-аптекарь три года назад возил англичанина Традесканта на Ягру, там они эти кусты и заприметили. Он говорит, ты интересовался отравлением.

Отец Феона изобразил на лице искреннее удивление и переспросил Паисия:

– Кто интересовался?

Архимандрит в первый раз за весь разговор прямо посмотрел в глаза собеседнику и твердо с нажимом в голосе повторил:

– Ты. Так отец Василий говорит, аптекарь. Ты спрашивал, знает ли он яд, которым был отравлен Глеб Морозов.

Жесткие нотки в голосе нисколько не смутили отца Феону. Выдержав взгляд архимандрита, он спокойно ответил ему, глядя прямо в глаза:

– Не совсем так, отче. Я спрашивал, что он думает о произошедшем. Про отравление сказал сам отец Василий.

Архимандрит не стал играть в гляделки с монахом и, вернувшись к разглядыванию розы, утвердительно покачал головой.

– Да-да, конечно. Именно так он и сказал. А уместно мне будет спросить еще об одном?

– Спрашивай, отче, – с поклоном ответил отец Феона, уже приблизительно понимая, о чем будет говорить с ним настоятель монастыря.

Архимандрит развернулся и неспешно пошел прочь из сада, так же молча поманив за собой собеседника. Подходя с анфиладе, он, не оборачиваясь, задал ожидаемый вопрос:

– Как долго ты и твои спутники будут еще пребывать в нашей обители? Пойми правильно. Нас это не то чтобы беспокоит. Просто хотелось бы знать заранее.

Отец Феона, потупив глаза, едва заметно улыбнулся.

– Я прекрасно понимаю, отец-наместник, – ответил он со всей учтивостью. – Прошу еще пару дней, пока ноги отца Прокопия не смогут выдержать долгое путешествие обратно.

Архимандрит, которому, видимо, весь этот разговор был тягостен и неприятен, поспешно согласился, словно опасаясь, что у Феоны могут возникнуть еще какие-либо обстоятельства, отдаляющие их отъезд.

– Прекрасно! – воскликнул он удовлетворенно. – Так и решим. Еще два дня.

– А что с рукой, отец Феона? – спросил он как бы невзначай, указав на перевязанное запястье инока.

Здоровой рукой Феона беспечно отмахнулся от вопроса Паисия.

– Порезался, отче. О скобу дверную в келье, – ответил он с невинной улыбкой на лице.

Архимандрит Паисий понимающе кивнул головой, но по глазам было видно, что он не верит словам, сказанным его собеседником. Выйдя из монастырского сада, они, учтиво раскланявшись друг с другом, разошлись в разные стороны, сославшись на неотложные дела, ожидавшие своего исполнения.

Между тем с хозяйственного двора трудники уже свезли в холодную при монастырской божедомке тело убитого Васьки и даже успели собрать заново разрушенную дровницу. Со стороны церкви Николы-угодника доносилось одинокое, уже привычное всем распевание псалмов горемычным стольником. А в архиерейском саду порыв ветра со стороны Чухломского озера сорвал последние лепестки с кустов розы Московита и закружил их по садовым дорожкам в причудливой и веселой гальярде, которую, наверное, отплясывал при английском дворе и сам королевский ботаник и пошлый шпион Традескант, жаждавший русских секретов и богатств, а в результате угодивший на войну с алжирскими пиратами и едва унесший оттуда ноги. Русские секреты дорого стоили и не многим они пришлись по карману. Взбудораженный с утра монастырь к полудню успокоился. Никому не хотелось думать о происшествиях, слишком часто в последнее время случавшихся в обители. Монахи молились, чтобы в этот день никаких событий больше не было.

В покоях архимандрита в тяжелых бронзовых канделябрах потрескивали ароматные восковые свечи. В сочетании с плотно задернутыми парчовыми портьерами они создавали в помещении обстановку мягкого сумрака и таинственности. За большим дубовым столом, вальяжно развалившись в хозяйском кресле, Арсений Элассонский читал наскоро составленный монастырскими дознавателями отчет по убийству слуги Глеба Морозова. Лицо архиепископа за все время чтения оставалось непроницаемым, как маска Вольто итальянской комедии дель арте. Трудно было понять, был ли он доволен написанным, гневался или оставался равнодушен к прочитанному. Пока Владыка был погружен в чтение документа, мимо него без остановки прохаживался архимандрит Паисий, нервно потирая ладони и бросая косые взгляды на начальника.

– Ты, отец-наместник, сядь, – надменно и сухо бросил архиепископ Паисию, не отрываясь от чтения. – А то мельтешишь, только ветер гоняешь.

Архимандрит, остановленный этой неблагосклонной к себе репликой, послушно сел на соседнее кресло и, проведя ладонью по потному лбу, не удержавшись, стал жаловаться Арсению:

– Покой потерял, Владыко! Прости Христа ради! Не сдержался. Мало мне одного ожившего покойника, так и второй подоспел. И этот точно не оживет!

Архиепископ небрежно бросил свиток на стол и, холодно глядя на Паисия, ответил:

– А я тебе говорил. Помнишь?

– Все помню, Владыко! – нервно вскакивая с кресла, воскликнул архимандрит. – Твоя правда. Пора заканчивать с этим вертепом. Монахи шепчутся про бесовщину, трудники боятся на работу ходить. Их Глеб до жути пугает. Скоро в обители, кроме меня, только старики в богадельне останутся и те только потому, что им бежать некуда. С твоего разрешения вызвал я на разговор Авдотью Морозову.

Арсений Элассонский кивнул головой в знак согласия.

– Это твоя обитель. Тебе и решать.

Не успел архиепископ закончить этой фразы, как в дверь просунулась хитрая козлинобородая физиономия протодьякона. Глядя в неопределенное место, он с поспешным коротким поклоном сообщил:

– Отец-наместник, Авдотья Морозова пришла, звать аль нет?

Паисий вопросительно посмотрел на архиепископа и, дождавшись его разрешительного кивка, сказал с выдохом, устало потирая глаза:

– Зови. Пусть заходит.

Протодьякон кивнул и исчез за дверью, спустя короткое время он появился снова. Вместе с ним в покои вошла растерянная и настороженная Авдотья Морозова. Она уже не походила на ту капризную самоуверенную боярыню, какой была еще несколько дней назад. Вместо этого осунувшееся лицо, лихорадочная бледность и красные, то ли от бессонных ночей, то ли от бесконечных слез глаза превратили ее в призрак, бестелесное отражение ее прежней дивной красавицы.

Авдотья, поклонившись низко в пояс, подошла к архиепископу за благословением.

– Благослови, Владыко!

Пока Арсений осенял Морозову крестным знамением и произносил слова молитвы, Паисий перешептывался о чем-то с протодьяконом, который, выслушав все указания, поспешно вышел из покоев, плотно закрыв за собой дверь. Увидев, что архиепископ закончил с благословением и вернулся в свое кресло за столом, Паисий мягким и назидательным голосом обратился к Авдотье, стоящей в растерянности посередине кельи:

– В прошлый раз, дочь моя, ты выказывала большое желание покинуть нашу обитель, так ли?