Романовы. Ошибки великой династии - Игорь Шумейко

Некоторые указания его можно обратить против него самого. Например: о теориях крылатых и ползучих.

(Далее рассматривается, как Соловьёв с помощью Платона побивает теорию Данилевского, “ползучую” и выдвигает свою, соловьёвскую, “крылатую”. – И. Ш. )

Итак, мы видим, что у Влад. Серг. Соловьёва различие теорий “крылатых” от теорий “ползучих” основано на двух довольно простых признаках: на разнице их отношений к будущему и на разнице их отношений к прошедшему и современному. “Крылатая” теория поэтому та, которая наименее связана с прошедшим, с историей, с бывшим и существующим; “ползучая” – связана теснее мыслями своими с этим существующим и прошедшим, с этим уже бывшим в истории или пребывающим в ней.

Об отношении этих противоположных теорий к будущему Владимир Соловьёв сам так прямо не высказывается; но из приведённого им примера Платоновой республики и средневекового строя Европы мы имеем право вывести, что “неползучей” мыслью он считает ту, у которой нет возможности осуществиться раньше, как через 1000 лет.

Разве Влад. Соловьёв совсем оторван от основ данной ему современности? Разве он вовсе свободен от представлений, благ, приятных прошедшему?

Напротив того, он в некоторых отношениях ещё гораздо больше связан готовыми данными жизни, чем Платон, с одной стороны, чем Данилевский и его последователи, с другой.

Пожалуй, эта мечта ещё “крылатее”, чем идеальное по стремлению к совершенству, но весьма реальное по основам государство Платона и чем подчинение определённого существующего, современного, данного уже нам Православия тоже современному, тоже данному и ещё более, пожалуй, выработанному и определённому папству… Но этот полёт учёного европейца есть уже прямо полёт Икара, у которого воск на прилепленных крыльях растаял, и он потонул в тёмной бездне.

Г. Соловьёв не таков: он несравненно практичнее, он предлагает нам дело ясное, простое и, по-видимому, осуществимое. Стоит нам, восточным, признать только, что Патриархи Фотий и Михаил Керулларий были менее правы, чем римские папы их времени, и при этом смирить нашу национальную гордость, и примирение подготовлено.

Во всяком случае, проповедь Соловьёва, по крайней мере, в общем представлении уже совершенно ясна.

Пади пред ним (пред папою), о Царь России! И встань, как Всеславянский Царь!

И за эту почти до грубости доходящую ясность цели мы русские (в области национальной мысли ясностью вовсе не избалованные) должны быть Соловьёву как нельзя более признательны…

В статье (Соловьёва), сверх этого общего обвинения в “пресмыкании” по своей национальной почве, есть четыре особых отдела: 1) об общине поземельной; 2) о русской науке; 3) о русской философии и 4) о русском искусстве.

Соловьёв ни на что из перечисленного не рассчитывает. Поземельная община не спасает земледельческий класс от пауперизма. Она существовала у многих других народов в первобытный период их истории и потому ничего особого славянского собою не представляет. Русская наука теперь в упадке. Русские учёные становятся собирателями материала, чернорабочими.

К чистой философии русские не расположены. Они хотят жизни. К мистической философии они более склонны; но и та уже не может процвести на почве национального мистицизма (на почве Православия).

Искусство наше есть лишь отрасль общеевропейского искусства; это во-первых. А во-вторых, и оно в настоящее время в упадке.

Время процветания литературы нашей г. Соловьёв считает (включительно) от “Евгения Онегина” до “Анны Карениной”.

Есть во всём этом много печальной правды относительно настоящего; есть и по отношению к ближайшему будущему много неприятного правдоподобия в отрицаниях автора.

Но с другой стороны, так как в самых отрицательных явлениях жизни кроется всегда зародыш чего-нибудь им антитетического или положительного, то некоторым из этих отрицательных полуистин г. Соловьёва можно прямо радоваться, а насчёт других быть в благоприятном сомнении и спросить себя: так ли это?

В. Соловьёв говорит, что “общинное землевладение само по себе, как показывает статистика, совсем не благоприятствует успехам сельского хозяйства. Община обеспечивает каждому крестьянину кусок земли; но она никак не может обеспечить ему урожая или возвратить производительные силы истощённой почве”. “Сельская община (говорит автор) никак не есть исключительная особенность русского или славянского культурного типа; она соответствует одной из первобытных ступеней социально-экономического развития, через которую проходили самые различные народы. Это не есть задаток особо русского будущего, а лишь остаток далёкого общечеловеческого прошлого”.

Владимир Сергеевич Соловьёв находит, что наука в настоящее время в России в упадке. Он говорит об этом так: “Лучшие наши учёные (как в естественных, так и гуманитарных науках) частью окончили, частью кончают своё поприще. Работников науки в настоящее время больше, чем прежде, но настоящих мастеров почти вовсе нет. Благодаря непрерывному накоплению научного материала, наши молодые учёные знают больше, чем их предшественники, но они хуже их умеют пользоваться своим обильным знанием. Вместо цельных научных созданий, мы видим лишь разрастающуюся во все стороны груду строительного материала, и труд учёного всё более превращается в чёрную работу ремесленника”.

Я не берусь возражать г. Соловьёву на эту его мысль прямо.

Г. Соловьёв, с другой точки зрения, пожалуй, и доволен современной бедностью нашей науки, но он доволен не потому, чтобы находил труженичество без творчества вообще достохвальным и делающим нам особую культурную честь. Нет! Если он и рад этой бедности, то лишь потому, что ему хочется всем нам сказать между строчками и по этому поводу всё то же и то же.

– Оставьте всякую надежду на самобытность и с этой стороны.

– Наше призвание иное: тёплая вера, сильное государство и смиренная, самоотверженная уступка Риму!

Так как я возражаю не одному из тех “чернорабочих” науки, о которых упоминал г. Соловьёв и которые всегда чересчур уж точны и строги к другим, потому что им больше и делать нечего, а возражаю самому г. Соловьёву, человеку с мыслью широкой и “крылатой”, – то не надо и взыскивать с меня, что я слово наука понимаю слишком пространно, включая в это понятие, например, и высокую публицистику. Ведь и лучшие сочинения г. Соловьева (его “История и будущность теократии”, положим), при всей их учёности, – сочинения только полунаучные по духу, а по цели совсем уж не научные. Я и такие книги будущего отношу, разумеется, сюда же, к моим мечтам и надеждам на независимость русской мысли вообще.

Читаешь – и не веришь глазам своим. Перечитываешь – и начинаешь сомневаться в своём собственном понимании слов и мыслей автора! Такого безнадёжного взгляда на Россию, такого отрицания мы ещё не встречали ни у кого! Даже социалисты русские (за исключением тех из них, которые по складу личного ума и характера верят только в силу всеразрушения) и те надеются, по крайней мере, на возможность экономического благоденственного у нас переустройства… Мне пишут из Москвы, что некоторые молодые люди патриотического настроения повержены были на первых порах в глубокое уныние по прочтении статьи г. Соловьёва. Чувство их понятно, но оно не основательно. Пусть утешатся. Г. Соловьёв хочет верить в то, что ему желательно; но мы, не ослеплённые его философской страстностью, его пламенной любовью к избранной им идее, не имеем никаких побуждений или оснований для соглашения с ним в его особого рода пессимизме: пессимизме национальном, так сказать. Если даже допустить, что он прав в главном пророчестве своём, в конечной цели своей проповеди, то есть в том, что рано или поздно произойдёт соединение двух ныне враждующих сестёр-Церквей, то до этого ещё далеко. Ещё много до тех пор воды утечёт, и произойдёт до тех пор многое множество таких событий, которые должны будут сильно отразиться на деятельности русской мысли…»