Заветы - Маргарет Этвуд

Порой я гадала, как относился ко мне мой настоящий отец. Про мать я кое-что понимала – она бежала вместе со мной, Тетки сделали ее Служанкой, – а про отца не знала решительно ничего. Должен же быть у меня отец? У всех есть. Вы, наверное, думаете, что я заполняла пустоту идеальными картинками, но нет: пустота пустовала.

Кайлова теперь была звезда. Жены под разными предлогами засылали к нам Служанок – одолжить яйцо, вернуть миску, но на самом деле только спросить, как дела у Кайловой. Служанкам разрешали войти в дом; потом вызывали Кайлову, чтоб они клали руки на ее круглый живот и чувствовали, как брыкается ребенок. Поразительные лица были у них во время этого ритуала. Изумление, словно узрели чудо. Надежда, потому что, если получилось у Кайловой, у них тоже получится. Зависть, потому что у них пока еще не получилось. Жадность, потому что им очень хотелось. Отчаяние, потому что с ними, быть может, такого никогда не произойдет. Я тогда не знала, что бывает со Служанкой, если ее сочтут фертильной, а она ни в одном доме не зачнет, но уже догадывалась, что ничего хорошего.

Пола закатывала другим Женам многочисленные чаепития. Жены поздравляли ее, и восторгались, и завидовали, а она благосклонно улыбалась, и скромно принимала поздравления, и говорила, что все дары нисходят свыше[27], а затем вызывала Кайлову в гостиную, чтобы Жены увидели своими глазами, и поахали, и посуетились. Они даже иногда называли Кайлову «милочка», чего не делали с обычной Служанкой, у которой плоский живот. Потом они спрашивали Полу, как она назовет своего ребенка.

Ее ребенка. А не Кайловой. Я размышляла, каково Кайловой. Но никого не занимало, что у нее в голове, – всех интересовал только ее живот. Они гладили ее по животу, порой даже прижимались к нему ухом, а я стояла за открытой дверью гостиной и подглядывала в щелочку, чтоб видеть ее лицо. Видела, как она старается застыть лицом, точно мраморная, но ей не всегда удавалось. С приходом к нам лицо у нее округлилось – чуть ли не опухло, – и мне чудилось, что это из-за слез, которые она не дозволяет себе выплакать. Она плачет тайком? Я шныряла под ее закрытой дверью, навострив уши, но ни разу не услышала.

Шныряя у нее под дверью, я злилась. У меня когда-то была мать, и меня отняли у этой матери, отдали Тавифе, как вот этого ребенка отнимут у Кайловой и отдадут Поле. Так оно делается, так оно устроено, так должно быть во имя благого будущего Галаада: немногие приносят жертвы ради множеств. Тетки считали так, Тетки учили этому нас, и все равно я понимала: здесь что-то не то.

Но, хотя Тавифа и приняла краденого ребенка, я не могла ее упрекнуть. Не Тавифа сделала мир таким, зато она была мне матерью, и я ее любила, и она любила меня. Я любила ее по-прежнему – быть может, и она по-прежнему меня любила. Кто знает? Быть может, серебристый дух ее остался подле меня, витал надо мною, зорко за мною приглядывал. Приятная мысль.

Необходимая.

В конце концов все-таки наступил День Рождения. Я не пошла в школу, потому что у меня начались первые месячные и ужасно болел живот. Цилла сделала мне грелку, и натерла болеутоляющим бальзамом, и выдала чашку обезболивающего чаю, и я лежала калачиком, жалея себя, и тут по улице прокатилась сирена Родомобиля. Я выползла из постели и подошла к окну: да, красный фургон уже заехал к нам в ворота, и из него вылезали Служанки – десяток, а то и больше. Лиц не видно, но по тому, как они двигались – быстрее обычного, – было ясно, что они взволнованы.

Потом стали подъезжать машины Жен, и Жены в одинаковых голубых накидках тоже побежали к нам. Появились еще две машины Теток, и вышли Тетки. Я их не знала. Обе пожилые, и у одной был черный саквояж, а на саквояже красные крылышки, и заплетенная змея, и луна, а значит, это саквояж Неотложной Медицинской Помощи, женского отделения. Некоторых Теток обучали неотложной помощи и акушерству, хотя настоящими врачами они быть не могли.

Видеть Рождение мне не полагалось. Девочкам и девушкам брачного возраста – какой стала я, потому что начались месячные, – не разрешали смотреть, знать, что происходит, потому что подобные зрелища и звуки – это не для нас, они могут нам навредить, могут отвратить нас или напугать. Это густое красное знание – оно для замужних женщин и Служанок, и еще, конечно, для Теток, чтоб они потом обучали будущих Теток-акушерок. Но, естественно, я отмахнулась от боли в животе, надела халат и тапочки и прокралась до середины лестницы на третий этаж, где меня никто не увидит.

Внизу в гостиной Жены пили чай и ждали знаменательной минуты. Я не понимала, какой именно минуты, но слышала, как они там смеются и щебечут. Помимо чая, они пили шампанское, о чем я узнала позднее, наткнувшись в кухне на бутылки и пустые бокалы.

Служанки и прикомандированные Тетки дежурили с Кайловой. Она лежала не у себя в комнате – туда бы все не влезли, – а в господской спальне на втором этаже. Я слышала стон, как будто животный, и как распевают Служанки: «Тужься, тужься, тужься, дыши, дыши, дыши», – а временами измученный голос, которого я не узнавала – должно быть, Кайловой, – говорил: «О господи, о господи», – низко и сумрачно, как из колодца. Ужас. Я сидела на лестнице, обхватив себя руками, и меня уже трясло. Что творится? Что за пытки, что за истязания? Что с ней делают?

Звуки эти продолжались вроде бы долго. Я слышала, как по коридору бегают – Марфы приносят, что там у них попросили, и что-то уносят. Позже, вечером, я подглядела в прачечной – оказалось, уносили они помимо прочего окровавленные простыни и полотенца. Потом в коридор вышла одна Тетка и загавкала в свой Комптакт:

– Сию минуту! Срочно! У нее упало давление! Большая кровопотеря!

Раздался вопль, потом еще. Одна Тетка перегнулась через перила и заорала Женам вниз:

– А ну быстро сюда!

Тетки обычно так не орали. Шаги толпой взбежали по лестнице, и кто-то сказал:

– Ой, Пола!

Потом завизжала сирена – на сей раз другая. Я заглянула в коридор – никого – и кинулась к себе в комнату глянуть из окна. Черная машина, красные крылышки и змея, но с длинным золотым треугольником: то есть настоящий врач. Из машины он прямо-таки выпрыгнул, грохнул дверцей и взлетел по ступеням.

Я расслышала, что он говорил: «Вот же говно! Вот же говно! Вот же говно Господне!»

Это опьяняло само по себе. Я в жизни не слыхала, чтобы мужчины так выражались.

Родился мальчик – у Полы и Командора Кайла появился здоровый сын. Назвали Марком. А Кайлова умерла.

Когда Жены, и Служанки, и вообще все разошлись, я сидела с Марфами в кухне. Марфы подъедали остатки праздничной трапезы: сэндвичи с обрезанными корками, кекс, настоящий кофе. Меня тоже угощали, но я сказала, что не хочу есть. Они спросили, как мой живот; завтра отпустит, сказали они, а со временем будет не так тяжко, да и привыкаешь. Но я лишилась аппетита не поэтому.

Придется кормилицу нанимать, говорили они: кого-нибудь из Служанок, которые потеряли детей. Или можно детское питание, хотя всем известно, что детское питание хуже. Но крохотулечка выживет.