История Смутного времени в России. От Бориса Годунова до Михаила Романова - Александр Нечволодов

Несколько позже среди стрелецкого отряда, бывшего под начальством преданного Лжедимитрию Григория Микулина, нашлись люди, ставшие открыто говорить, что на престоле сидит вор и враг нашей вере. Лжедимитрий, узнав про это, выдал виновных на расправу остальным стрельцам. Микулин, чтобы выразить свою преданность Расстриге, сказал ему: «Освободи меня, государь, я у тех изменников не только что головы поскусаю, но и черева из них своими зубами повытаскаю». Затем он первый обнажил свой меч, и они были изрублены на куски, до конца упорно стоя на своем, что Лжедимитрий – расстрига и вор. Неприятным обстоятельством для последнего должно было быть и известие о появлении нового самозванца. Волжские и терские казаки, завидуя успеху донцов, так удачно посадивших его на Московском столе, объявили молодого казака Илейку сыном покойного царя Феодора Иоанновича – Петром, будто бы подмененным Борисом Годуновым на девочку – княжну Феодосию.

Скоро товарищи царевича Лжепетра, собравшись в количестве до 4000 человек, объявили, что идут добывать ему Москву, и начали предаваться неистовым грабежам на Волге, между Астраханью и Казанью.

Для придания большей пышности своему двору, кроме слепого царя Симеона Бекбулатовича, Лжедимитрий вызвал к себе также и шведского королевича Густава, сына низложенного короля Эрика Безумного, который был в дурных отношениях с своим дядей Карлом IX; но когда Густав отказался дать самозванцу присягу в безусловном повиновении, то он заключил его в тюрьму в Ярославле; старец Симеон Бекбулатович был тоже сослан скоро в Кирилло-Белозерский монастырь и пострижен в монахи за то, что он громко высказывал свое негодование по поводу приверженности нового царя к латинству.

Первое место при дворе и в государевой думе занимали те же лица, что и при Борисе Годунове: князь Ф. И. Мстиславский и В. И. Шуйский, причем Лжедимитрий разрешил им обоим жениться. Но истинными друзьями царя были Басманов, князь Рубец-Массальский и Молчанов, гнусный убийца молодых Годуновых.

В самых близких отношениях был также Лжедимитрий с поляками, прибывшими с ним. Он щедро наградил их и разрешил им ехать домой, но затем, не доверяя своей русской страже, Расстрига задержал этих поляков, причем вся дворцовая прислуга была заменена ими. Царь окружил себя также особым отрядом телохранителей из трехсот иностранцев. Он дал каждому воину, сверх поместья, от 40 до 70 рублей жалованья и никуда не ездил без этих телохранителей.

С капитанами этой иноземной стражи, в числе коих был и знакомый нам француз Маржерет, Лжедимитрий был очень хорош. Наконец, он особо приблизил к себе пятнадцатилетнего князя Хворостинина, который стал держать себя с нестерпимой наглостью по отношению к окружающим.

Все препровождение времени нового царя было основано на веселье и различных развлечениях. Вероятно, это и было истинной причиной, почему он в одно мгновение решал всякие дела в думе, чтобы не проводить в ней долгие часы; с целью же забавы устраивались им, надо думать, и разные воинские упражнения, так как более глубоким преобразованием своих войск или устройством их быта он не занимался.

Расточительность Лжедимитрия, к большой радости иноземных купцов, которым он оказывал огромные льготы, особенно англичанам, была чрезвычайна: «Страсть его к покупкам была так велика, – рассказывает Масса, – что он покупал вещи нисколько не замечательные и те, кто их приносил, немедленно получали деньги и уезжали обратно. Над большой кремлевской стеною он велел построить великолепное здание, откуда была видна вся Москва. Оно было построено на высокой горе, под которой протекала река Москва, и состояло из двух строений (деревянных), расположенных одно подле другого…»

Одно предназначалось для будущей царицы, а другое – для царя. Дворец этот был обставлен самым роскошным образом, а свой престол Лжедимитрий приказал вылить из чистого золота и украсить его драгоценными каменьями.

Между тем приспешники царя, особенно поляки, продолжали себя держать крайне нагло; они позволяли себе наносить неслыханные оскорбления женщинам, простым и знатным, и все это, несмотря на многочисленные жалобы, сходило им с рук.

По свидетельству Массы, самые близкие к самозванцу люди, Басманов, Рубец-Мосальский и Молчанов, «сообща делали подлости и занимались распутством». Сам царь «бесчестил жен и девиц».

Безграничное мотовство и разгул нового царя постоянно требовали, конечно, обильного притока денежных средств. Для этого он наложил свою руку на казну и имущество монастырей, причем с одной Троице-Сергиевой Лавры он взял 30 000 рублей, деньги по тому времени огромные.

«Как бы желая унизить сан монашества, – повествует Карамзин, – он срамил иноков, в случае их гражданских преступлений, бесчестною торговою казнью; занимал деньги в богатых обителях и не думал платить сих долгов значительных; наконец, велел представить себе опись имению и всем доходам монастырей, изъявив мысль оставить им только необходимое для умеренного содержания старцев, а все прочее взять на жалованье войску; то есть смелый бродяга, бурей кинутый на престол шаткий… хотел прямо, необыкновенно совершить дело, на которое не отважились Государи законные, Иоанны III и IV в тишине бесспорного властвования и повиновения неограниченного.

Дело менее важное, но не менее безрассудное, также возбудило негодование белого московского духовенства: Лжедимитрий выгнал арбатских и Чертольских священников из их домов, чтобы поместить там своих иноземных телохранителей…» Вместе с тем, чтобы избавить этих телохранителей от труда ездить в Немецкую слободу, Расстрига разрешил иезуитам служить обедни, а протестантским пасторам говорить проповеди в стенах Кремля, бывшего, как мы видели, в глазах обитателей Москвы как бы священным храмом, где обитал православный русский царь.

Широкий разгул, которому предавался самозванец, не мешал ему мечтать о браке с панной Мариной Мнишек. Это была одна из причин, наряду с замыслом о походе против турок, для поддержания добрых отношений как с Папой, так и с польским королем.

В конце августа 1605 года Сигизмунд отправил в Москву своего посла Александра Гонсевского поздравить Лжедимитрия с вступлением на престол; вместе с тем Гонсевский должен был напомнить его обязательства по отношению к Польше. Но новый царь ловко воспользовался тем, что Сигизмунд назвал его только великим князем; под этим предлогом, обласкав Гонсевского, он уклонился от дальнейших переговоров до признания его «непобедимейшим императором» и отправил, в свою очередь, к Сигизмунду своего великого секретаря, думного дьяка Афанасия Власьева, «в Литву по Сендомирского с дочерью», – как выражается летописец. Власьев должен был испросить позволения короля на выезд Марины в Москву, а также и уговорить его к войне с турками.

К Юрию Мнишеку, который прислал московским боярам хвастливую грамоту, называя себя в ней началом и причиною возвращения Димитрия на престол предков и обещая им увеличить их права, по своем приезде в Москву, был отправлен секретарь самозванца Ян Бучинский; Бучинский вез также письмо и к нунцию Рангони, в котором Расстрига просил его исходатайствовать в Риме разрешение причаститься Марине в день ее венчания на царство по православному обряду и поститься по средам. За услуги же, оказываемые Рангони, Лжедимитрий стал хлопотать у Папы о возведении его в кардинальское звание.