Гримёр и муза - Леонид Латынин

в сон. И уже туда же можно и самому, но не скоро, а к утру, когда дождь лупит по каменной крыше сильней и чаще… Но это потом, часа через три, а пока…

XXVI

Сколько новоселий в Городе, сколько счастливых калек после сегодняшнего бала. А главные счастливцы, бывшие Сотые, уже пришли в себя. Сколько кошку ни бей, а она все как новая. Муж и Жена сидят уже в своем новом саду — распаренные, розовые, нежные, счастливые. Он торопливо тянет вино, красное как кровь, и оно, не успевая все попасть в рот, течет по подбородку, капает на грудь (ибо Муж сидит откинувшись) и ниже по бедру, а потом в песок сада. Завидуют небось их тишине и счастью. А Жена? Еще розовей, еще нежней — женщины чувствуют все сильнее — потягивает свой напиток. Красное, густое, теплое, солоноватое вино, тоже огибая ее губы, тонкими струйками стекает на грудь, потом капает, как сосульки по весне, и, заполнив пупок, переливается вниз. И так проходит полчаса. И еще полчаса. Хорошо. И хорошо, а чего-то вроде и нет. Отдохнула. И время привычное — ее время. Да теперь и вообще все время ее. Муж и Жена — это и есть профессия. Никуда не торопиться, завтра рано не вставать. И тянет поэтому ее куда-то. Но вроде как по привычке. Мужу надо первому. Она смотрит на дверь. Он перехватывает взгляд и закрывает глаза — не формалист Муж. Чего уж, пусть, мол, сходит, если хочет. И он отдохнет тоже. Теперь они сами себе закон, как они будут жить, так и нравственно.

Жена подымается, открывает дверь, накидывает халат, теперь все в одном доме. Кнопки нажала на шести дверях сразу, одна открылась. Высокий, ладный, что надо.

— Жена?

— Жена, — протягивает руку и улыбается. Конечно, каждый теперь знает ее, от родинки на плече до ямочки возле ключицы.

— Председатель.

— Очень приятно.

— Конечно, я вас знаю. — Глаза у Председателя шаловливые, профессиональные, еще от действа не остыл. Есть что-то все же в именах. Это тебе не номера… Здесь все приятно, уважительно, высокопородно. Люди другие небось… Так и есть, пусть, оказывается, удовольствия меньше, но зато с лихвой — тонкости этакой именной. А?

Через час Мужу тоже повезло, но не сразу. В одной двери открыл глава пары. Пришлось извиниться. Во второй, что надо, — Сопредседатель комиссии. Опупеть можно. Есть в этих дамочках на мужских должностях этакая прыть. Да железо. Да черт знает что есть, и не расскажешь всего. А главное, все происходит серьезно, вдумчиво, свирепо, уж чего только Муж не видел. А тут первый раз — Имя. Ничего не попишешь — уж действительно, одно слово — имя! Так и такого ему, в его великой фантазии, и не снилось, и не выдумалось, и не предположилось. Шатаясь, Муж встал. А что, после показательного выступления, да сейчас… Ну зараза, покачал головой Муж, отдавая должное ее мастерству, не слишком ли много для одного человека, даже если он Муж. Трудно поверить, что в это время за стеной все так же идет дождь и ночью сейчас еще кто-то занят другими делами. Мужу кажется, что весь Город в эту ночь не спит, как и он, радуясь жизни.

XXVII

Увы. Второй час продолжала дежурная Комиссия работу с бабой прежнего Великого, когда в кабинете появился Таможенник, который, по утверждению бабы, послал ее к Великому с вполне определенной целью — извлечения информации. Чем она успешно и занималась и передавала ее Таможеннику. Таможенник посмотрел на вспухшее отбитое лицо бабы, поморщился: он не любил, когда лицо, которое носил и он, становилось таким безобразным. Уже одного этого хватило бы для назначения Ухода, но Таможенник был, конечно, насколько можно, гуманен и справедлив. И только после того, как баба, не выдержав его странных вопросов, спала ли она с Великим, ответила полубранью и просьбой поделиться с ней другими способами извлечения информации из Великих, — лишь в этом состоянии каждый человек пробалтывает все, как бы он ни был умен и изощрен, ибо мозг его бесконтролен. И что спят все, даже если это и не работа и не по заданию, и она не видит причин, по которым ей было бы запрещено делать это. Таможенник еще раз убедился в женском коварстве и ненадежности и тут же сорвался и сказал длинную речь, какую не говорил, наверное, ни разу в жизни. Из нее можно было понять каждому члену дежурной Комиссии, что, во-первых, его не интересует, что делают все, есть закон, запрещающий временное спаривание, возможно только постоянное. Спаривайся с кем-нибудь постоянно, а потом будь свободна, как тебе заблагорассудится, только, конечно, не попадайся, и, во-вторых, он давал ей задание узнать, а не задание спать. И, в-третьих, и, пожалуй, самое главное, что можно было понять из его речи, что он поражен тоном, которым она говорит с ним. Еще, может, первое Комиссия и поняла бы в какой-то степени, ибо польза от ее поступка несомненна, но тон, которым она сейчас разговаривала с ним, — в этом месте Таможенник развел руками, и в этом жесте были и удивление, и огорчение, и растерянность, и даже своего рода печаль; как он не выносит в людях грубость, и особенно искреннюю, и уж конечно (Таможенник поник головой) вспоминает причины, по которым баба бывшего Великого так говорила с ним. И что он-де, конечно, после такого тона ничего не может сделать для нее. А шел именно с этой целью и уходит, чтобы осмыслить все это. Сделать для себя кое-какие выводы относительно всех людей, с которым он вступает в контакт, пусть даже и по работе. И он вышел. Баба Великого упала на пол, сжав тело и скорчившись, и, извиваясь, устроила такой ор, что разбирательство прекратили и тут же назначили единодушно и коллективно — о, они понимали благородную печаль Таможенника — Уход. И два члена Комиссии вынесли под руки ее из кабинета.

XXVIII

С Великим оказалось и того проще — Великий лучше Таможенника понял, куда его занесло в петушином раже. Вряд ли Таможенник со всем своим проворным умом ожидал такой развязки Выбора, а что дальше будет, за своими рабочими заботами и не угадает, да и времени мало. Ум Таможенника в лучшем случае свою судьбу успеет прикинуть, да и то скорее всего не в угад.

Во время землетрясения некогда думать о порядке в доме, искать