Мальчики для девочек, девочки для мальчиков - Уильям Сароян

Он отыскал место для парковки, пошел в бар аэропорта, одним глотком выпил полстакана и усмехнулся той своей усмешкой, которая появлялась на его губах то и дело во времена, когда удача была при нем и ему не надо было в нее верить.

– Горный Лис, – сказал он бармену. – Не знаете, Горный Лис завтра бежит в Бэй-Медоуз?

– Щас гляну, – сказал бармен.

– Третий забег, по-моему…

Он помнил этого жеребца, к тому же ему нравилась картинка, которую рисовала его кличка: лис в пустынных горах, бежит и улыбается. Он загадал: если тот вообще бежит, значит в третьем забеге – безо всякой на то причины.

– Что-то я нигде его не вижу.

– Эх, если бы он завтра бежал и к тому же в третьем забеге, я бы на него поставил. А если бы он бежал в первом или пятом, я бы все равно на него поставил, но не так много.

– А дистанция?

– Да ну, любая. Это там что, приземлился тот, который час пятнадцать из Голливуда?

– Да, думаю, это он.

– Налейте, пожалуйста, еще одну, прокину по-быстрому.

Он залпом выпил вторую порцию и вышел. Сразу увидел знакомые лица и пошел навстречу, улыбаясь, как положено счастливцу.

Они выглядели прекрасно и сами, а про него сказали, что он выглядит просто на редкость.

– Погодите, вы еще детей не видели, – сказал он и тут же, все еще смеясь, почувствовал, как в душе что-то больно сжалось, да так, что он чуть не сблевал. Но смеяться не перестал, нет, и им не позволил.

Они хохотали почти всю обратную дорогу, потому что кругом все действительно было очень забавно – лица, голоса, слова…

Так и приехали.

Отставному злодею было за шестьдесят, он отяжелел, утратив атлетическую стройность, которая была ему присуща в дни его наибольшей славы, когда он плотоядно поглядывал, а бывало, и накладывал лапу на красивейших женщин киноиндустрии.

– А я всегда был расположен к полноте, – сказал он. – Просто я был целеустремлен – очень уж хотелось стать знаменитым. Поэтому не толстел.

– Какой же вы толстый? Вы не толстый, – возразила женщина. – Правда же? – обратилась она за поддержкой к жене злодея. – Тебе, конечно, виднее.

Жена киноактера была иного мнения:

– Он толстый, и ему это нравится. Более того: я тоже толстая!

– Да ну, перестань. Уж кто толстый, так это я. А у тебя просто пышные формы. Правда же, у нее роскошная фигура, а, дорогой?

– Что? – вскинулся мужчина.

Он в это время думал о горном лисе, как тот скачками движется по склону вверх и победительно улыбается. Никакой боли писатель уже не чувствовал и был рад гостям. Да и люди-то, люди-то какие! Милейшие люди в мире.

– Знакомься: Элис, – обращаясь к собственному мужу, сказала женщина. – Элис Мёрфи, безродная девчонка, с голодухи вышедшая замуж за Оскара Барда, польстившись на его деньжищи. А я ей, помню, тогда еще сказала: «Фу-у, он же такой стра-аш-ный!»

– Ну тебя, Дейзи, ты не меняешься, – рассмеялась Элис. – Ты просто ревнуешь меня к тому, что я живу в Голливуде и у меня каждый день дом полон знаменитостей. И одеваюсь лучше тебя. Но ты не расстраивайся, с сегодняшнего дня я буду более внимательна к убогим. Например, пришлю тебе одно из моих платьев – оно от Кристиана Диора, и я надела его один раз. Да я их больше раза и не надеваю, разве что вдруг окажется, что у бедняжки Оскара затруднения с любовью, если я не в каком-нибудь определенном платье, и тогда я, конечно, надеваю его и с утра, и к ланчу, и вечером в нем хожу, и, разумеется, спать ложусь опять в нем же. Правда, дорогой?

– Да у тебя же их всего два, – ухмыльнулся злодей, – и оба куплены в Лос-Анджелесе в универмаге «Мейсиз», если не считать лохмотьев, что были в твоем чемодане, когда ты перебралась жить ко мне. Некоторые из тех тряпок ты и впрямь предлагала считать платьями.

Они непрерывно улыбались и смеялись, пили и болтали, подшучивая над самими собой, потому что это самое лучшее отдохновение души.

– Неправда, это были платья, которые достались мне в наследство от матери, – надув губки, сказала Элис. – Ты ведь знаешь мою мать, дорогой? Помнишь, как она позвонила и говорит: «Мистер Бард, я бы хотела поговорить с дочерью, если не возражаете. Насколько я понимаю, вы ее учите актерскому мастерству. Ей девятнадцать лет, имейте это в виду». Ты помнишь мою маму, а, дорогой?

– Между прочим, если уж говорить о тебе и твоей мамочке, – сказал Оскар, – то вы это наверняка вместе и подстроили. Небось, вся ситуация была у вас тщательно продумана. Иначе откуда маме знать, где ты? И где, интересно, она раздобыла мой телефон, если его нет ни в одной телефонной книге? Шутка была хорошая, но ты сама же над собой и посмеялась, потому что я-то и рад. Счастлив до безобразия. В смысле, я рад был залучить тебя к себе, а тебе теперь со мной помирать со скуки еще лет пять, десять, а может, и все пятнадцать.

– В каком, в каком смысле? Объяснис! Пожалуйста, объяснис, – потребовала Элис. И, подражая матери, добавила: – Если не возражаешь, конечно.

Над этим они с Дейзи хохотали особенно долго.

Мужчина видел, как лис остановился и обернулся, затем устремился дальше. Злодей захихикал, потому что, раз она над собой же и посмеялась, к этому следует присоединиться: смеются ведь не над ним, а над ней и ее матерью. Когда ты на седьмом десятке, да не бог весть какой красавец и был (уж это ты о себе понимать должен), и вдруг тебе в койку падает такая сладкая фифа, вряд ли это можно назвать жизненной неудачей.

– Пять, десять, может, пятнадцать лет? – повторила за ним Элис. – Пять, десять, пятнадцать лет, а потом что? Развод? Собираешься, как только я постарею, от меня отделаться? Ты в этом смысле? Ну уж нет, ты от меня так легко не отделаешься! Я на тебя уже столько всякого накопала, что бросить меня тебе не удастся.

– Ты выглядишь просто сногсшибательно, – сказала женщина, обращаясь к Элис. – Не правда ли, дорогой?

– Элис? Ну, выглядит, как, может быть, лучшая телка в Голливуде.

– А что, в Нью-Йорке есть телки лучше? – обиделась Элис.

– Может, они есть в Сакраменто? – сказала Дейзи. И в шутливом гневе повернулась к мужчине. – Попробуй только скажи мне, что она лучше всех!

– Я же сказал: может быть.

– Ну, ты-то кому угодно то же самое скажешь, хоть бы и мне тоже, даже и это свое «может быть» забудешь.

– Да уж я-то конечно.

А вот взять Рози: она похожа на мать как две капли воды. Но вот сумеет ли преуспеть в жизни? Не рыдать точно так же, или визжать, или грызть ногти, или ломать голову над тем, чем бы еще таким развлечься – позвонить в Нью-Йорк или попросить случайно встреченного на улице знакомого зайти вечером в гости, или выклянчить у старой подружки по Нью-Йорку, чтобы та подняла среди ночи мужа и приволокла его в Сан-Франциско. Сподобится ли Рози хоть немножко лучшей доли, чем ее бедная мамочка? Ее бедной мамочке где-то когда-то, должно быть, очень не повезло. Придется ли и Рози так же лгать, искренне веря, что говорит правду, или, зная что лжет, спокойно на это поплевывать, или ей повезет в жизни больше, чем бедняжке-маме?