Девочка на шаре - Марина Друбецкая

Ожогин засмотрелся на точные манипуляции, которые проделывал смычком пожилой скрипач, и на секунду отвлекся от спора с Чардыниным. Ему показалось, что среди оркестрантов он видит Лямского. Чардынин окликнул его, и он обернулся к столику. Да, он согласен, что Кторову нужен специфический павильон. Съемки усложнились, требуется уйма механизмов, несколько камер. Но разве сложно, ей-богу, все просчитать заранее! Ожогин подошел к окну и закурил. Вблизи от стекла было видно, что происходит снаружи. Площадь пересекала коляска — ей делала знаки молоденькая барышня, подскакивающая как воробей. За плечами у нее билась шляпа, а шаль была повязана вокруг тоненькой талии на манер детского банта. «Настоящая чучелка!» — улыбнулся Ожогин. Коляска остановилась. Барышня схватилась за одну из двух своих шляпных коробок, однако поднять груз ей оказалось не под силу. Она развела руками, потопала ногами, и ямщик полез вниз помогать. «Интересно, что же за шляпы такие у нее в коробках? Железные, что ли?» — мельком подумал Ожогин. Девушка вспорхнула на сиденье. Коляска тронулась.

Ленни оглянулась и еще раз посмотрела на волшебный экран, вписанный в стену экзотического здания. На стеклянную границу, за которой шла чужая веселая жизнь.

в тот день в конце марта 1924 года был объявлен большой прием по случаю приезда из Москвы первой звезды российской синематографии, надменного героя-любовника Ивана Милославского. Тот приехал в Ялту оглядеться: уж больно много ходило слухов об этом «Новом Парадизе», который уже окрестили в московских художественных кругах русским Холливудом. И размах-де не здешний, одних мелодрам снимают сразу десяток, что уж говорить об исторических и комических, и граф Толстой из Франции сценариусы шлет, и гонорары артистам платят бешеные, и дворцы под декорации возводят, да такие, что потом продают втридорога богатым купцам и фабрикантам под имения, и сеть синематогафических театров по всей России строят. В общем, деньги крутятся огромные. Это у кого огромные деньги — у Ожогина? Милославский не верил этому ни на грош. Когда-то он сам был на кинофабрике Ожогина не последним человеком. Много картин там сделал. Многое знал. Тогда — да. Тогда действительно большие потоки шли через ожогинские векселя и расписки. Но с тех пор много другой воды утекло — совсем не золотоносной. Ожогин уж не тот. В Москве вообще думали, что после самоубийства Лары он никогда не поднимется. Сломается и сгинет. Оказывается, не сломался. Приятно, конечно, что не пропал человек. И здесь, в провинции, можно какое-нибудь кино делать. Открыть свою маленькую студию и — строгать по двухчастевке в полгода. А слухи… Ну, на то они и слухи. Нет, в ожогинские миллионы он не поверит, пока не увидит этот «Парадиз» собственными глазами.

Милославский приехал ранним воскресным утром, предупредив Ожогина о своем приезде заранее. А тем же вечером был зван на прием, который устраивали в его честь. Тоже приятно. Прием устраивал некто Борис Кторов — новая ожогинская звезда, комик, о котором в столице уже слыхали, но которого еще не видали. Говорят, в провинции он наделал много шума. Публика прямо с ума посходила. Говорят, затмил самого Чаплина. Ильинского переплюнул. Говорят, приносит своему работодателю немалые прибыли. Ну-с, посмотрим. Заодно познакомимся с местной братией.

…Кторов однажды уже мыслил о строительстве собственного дома. Но минуточку, конечно, надо было еще подождать: сборы от его комических ролей росли, заказчик — Чардынин — оказался приличнейшим человеком и честно выплачивал довольно большой процент. Пока же Кторов поселился на даче, которая его развеселила. Владелец, костромской купец, вместо скульптур надменных львов водрузил у парадной лестницы слонов, бивни которых застенчиво поддерживали балкончики второго этажа. У черного входа на заднем дворе красовалась зебра. Ее голова внушительным барельефом выглядывала из двери. Хвостик — ручка двери. Дача требовала определенного к себе подходца, и Кторов решил устраивать приемы. У Чардынина и Ожогина, не очень-то веселого человека, с которым Кторов, впрочем, сталкивался редко, был секретарь, Петя Трофимов, обходившийся с чужеродными языками, как Кторов с механизмами: ловко. Так вот, этот Петя перевел статью из заокеанского журнала о том, что на тамошней студии «Холливудские Горы» богатые актеры проводят празднества для своих товарищей. Просто так, без повода. Со сказочным шиком. Идея пленила Кторова и ужом юркнула в другие дома — киношная братия сняла в этом сезоне почти все дачи на побережье в ожидании, когда можно будет приглашать бомонд на собственные белокаменные виллы. Такие виллы в колониальном стиле — последний писк местной архитектурной моды — уже начали расти на крымских взгорьях. За чуть больше полутора лет существования «Русский Холливуд» если и не превратился в киноимперию, то был близок к этому. Снимали благодаря усилиям Ожогина быстро. Прокатывали благодря усилиям Зарецкой резво. Гонорары благодаря усилиям Чардынина выплачивали вовремя и немалые. Актеры колесили по округе — от дачи к даче, из Ялты в Ливадию, из Ливадии в Симферополь — в разноцветных лакированных «Бьюиках» и «Фордах». Туалеты выписывали из Парижа. Ввели моду на сладкое местное вино, южноафриканские бриллианты и слово «коктейль». Друг друга называли «крошка» и целовались при встрече — мужчины тоже. Прием в честь приезда Милославского никого не удивил — успели привыкнуть к балам и маскарадам.

Милославский вошел в огромный, залитый солнцем зал с высокими — в пол — французскими окнами, распахнутыми на широкую каменную террасу с плавной лестницей, стекающей к морю, и сразу почувствовал себя неуютно. Прямой, напомаженный, затянутый в рюмочку, с брезгливым выражением лица, тонкой сигариллой в углу рта, в черном фраке с атласными лацканами, он выглядел среди всего этого киношного сброда как белая… нет, черная ворона. О южная вольность нравов! Милославский — блюститель этикета, раб моды — слегка поморщился. Белые летние костюмы вместо фраков. Платья с рисунком из крупных плебейских цветов. Впрочем… Он пригляделся. И костюмы, и платья — недешевы. Материи из самых дорогих. Покрой изысканный. Видно, что пошиты не здешними портными. Это у них мода такая? Дачный стиль? А он, как дурак… И, главное, никто не предупредил, чтобы в белом…

Подскочил официант с шампанским. Он взял бокал, пригубил. Шампанское оказалось преотличнейшим. Это разозлило еще больше. Подошел хозяин дома, вслед за ним Чардынин с Ожогиным, подплыла Зарецкая с местными актерами и актерками. Милославский приосанился. Поцеловал несколько ручек. Подумал мельком, что Ожогин хоть куда, смотрит браво, видно, и правда вынырнул. Разговор крутился вокруг московских новостей.

— В столице сегодня взят курс на политическое кино, — вещал Милославский, слегка растягивая слова, что казалось ему верхом светского шика. — Мелодрамы и комические больше не в чести. После «Защиты Зимнего» господина Эйсбара каждый уважающий себя кинозаводчик считает своим долгом возбудить патриотическое чувство мыслящей публики, так сказать, обратиться к обществу с призывом.

— А другие чувства кино возбуждать не пробует? — смеялся Ожогин. — Ох, жаль мне такое кино!

— Зря смеетесь, уважаемый Александр Федорович! — с достоинством отвечал Милославский. — Настроения сегодня в стране очень неспокойные. Рэволюционэры опять поднимают головы. Экстрэмисты…