Войны Миллигана - Дэниел Киз

Больница также предоставила отчет санитара, который описывал поведение Миллигана, доказывая, что тому требуется максимально строгий режим и изоляция.

Отделение интенсивной терапии (ИТ) считалось дном. Блок номер девять – адом в аду. Билли Миллиган был связан и заперт в изоляторе глубоко в недрах девятого блока. В Лиме не было большей степени изоляции и большего ограничения свободы, более глубокого уровня заточения.

Теперь он не мог больше причинить никаких хлопот, его полностью контролировали – с глаз долой, из сердца вон. Надежды не осталось.

На доске объявлений в девятом блоке висела надпись: «НАРУШИТЕЛЯМ ПРАВИЛ НАДИРАЕМ ЖОПУ».

Когда санитары кричали «Перекур!», пациент мог выйти из камеры и дотащиться до общего зала, который здесь именовали курилкой. Полагалось сидеть, поставив обе ноги на пол. Если хотелось в туалет, почитать или задать вопрос, надо было поднять руку и ждать, пока тебя заметят. Вернуться в камеру – тоже только с разрешения.

Отряд экстренного реагирования, именуемый «головорезами», держал ситуацию под полным контролем. С «опасными сумасшедшими» обращались как с отсыревшим динамитом.

Когда Миллиган открыл глаза в изоляторе девятого блока, он не знал, кто он, но обнаружил, что привязан к кровати по рукам и ногам, одурманен торазином и оставлен на холоде при открытом окне.

Никто из находящихся внутри не знал почему.

Была сумятица.

Когда большая дверь в камеру наконец отворилась, шона ослепил свет. Слабый, голодный и страдающий от жажды, шон до этого ни с кем не разговаривал. Из света появились безликие тени, чтобы сделать еще один, последний укол. Иголка ужалила. Рты беззвучно переговаривались.

Дверь оставили открытой, но он не мог пошевелиться. Не мог дойти до двери, а она не шла к нему. Что ж, стой там, дверь, виси на петлях. Мне-то что… Буду сидеть здесь вечно. В тишине.

Как он тут очутился? Здесь светлее, чем там, где его держали раньше. Ну и ладно. Сегодня здесь, завтра там… На плечах висело покрывало. Повсюду в этой грязной серой комнате были люди. Он ни на кого не смотрел, потому что знал: не положено. По-прежнему ни звука. Он оглох. А какая разница? Кому какое дело? Никому. Стул был большой, желтый. Он хотел встать, но человек с ключами толкнул его обратно.

Часы, книги, гудки. Побег. То, что велел Учитель. Кто такой Учитель? И кто сейчас думает? Просто слушай. Часы показывают, что пора уходить… спать. Время не может исчезнуть, если его у тебя нет. Это ты исчезаешь из времени, чтобы убежать из настоящего. Время переносит тебя с места на место.

Что происходит? Кто сейчас думает?

Не важно, ответила мысль.

Я хочу знать, кто ты.

Хорошо, ответила мысль, я, скажем так, друг семьи.

Я тебя ненавижу.

Знаю, ответила мысль. Я – это ты.

шон ударил по металлическому зеркалу, надеясь сфокусировать объектив ума. Потом зажужжал, чтобы почувствовать вибрацию в голове. Лучше, чем ничего, но по-прежнему ничего не слышно.

Когда человек с ключами ушел, джейсон сел и потянулся, чтобы унять боль в спине. Он потер голову и решил обследовать новый общий зал.

Когда спустил ноги на пол и встал, то вдруг полетел куда-то вниз. В ужасе подумал, что госпиталь рушится, попытался за что-то уцепиться, но не смог.

Закричал.

Он бредит? Но нет, он видел, ощущал запах, чувствовал. Жгучая боль пронзила ступни от удара об пол подвала – в здании, где подвала не было. Он знал, что это не плод его воображения, потому что, когда поднялся с колен, обе лодыжки пульсировали от боли.

Он находился в квадратном туннеле.

Служебный ход? Нет.

Позади он казался бесконечным. Впереди была приоткрыта огромная дубовая дверь.

Время не исчезает, подумал джейсон. Он все еще на Пятне. Или исчезает? Может, это воспоминание? Нет, это сейчас. Никаких решеток и запертых дверей. Где же он?

Любопытство, разбиравшее джейсона, притупило страх, и он шагнул в большую дверь.

Было похоже на восьмиугольный зал для прощания с усопшим, на полу лежал красный ковер с длинным ворсом. Звучала негромкая траурная музыка. Стояли шкафы с книгами, на стенах висели вверх тормашками все картины, которые они когда-либо написали, и много часов, все без стрелок, некоторые без цифр. Переломанные часы его жизни…

джейсон ощутил внутри лютый холод.

Он насчитал двадцать четыре гроба, которые, точно спицы от ступицы колеса, расходились в стороны от большого черного круга посередине. Центр комнаты пронизывал столп света.

Пятно.

Все гробы были разными. На каждом – табличка с именем. Он увидел свой гроб, с табличкой «джейсон». Увидев гробик, обитый изнутри розовым шелком, с розовой атласной подушкой, кружевной бахромой и вышитым именем «кристин», джейсон почувствовал, что его глаза наполнились слезами.

Он принялся колотить по стене до ссадин на кулаках, но звуков по-прежнему не было.

– Где я? – кричал он. – Что это? Что происходит?

Никто не ответил, и он ушел.

Подойдя ближе, стив увидел в гробах других членов семьи, которых знал только как соседей: кристофер и адалана, эйприл и сэмьюэл. стив понимал, что они живы, потому что дышат, но, когда попытался растолкать ли и уолтера и выяснить, что происходит, они не проснулись.

Внезапно он почувствовал, как его тронули за плечо. дэвид.

– Где мы? – спросил стив.

– Чтобы об этом поговорить, надо выйти наружу, на Пятно.

стив помотал головой:

– Как выйти? Куда? Квадратный туннель, по-моему, никуда не ведет.

Не ответив, дэвид прошел сквозь стену. стив последовал за ним и оказался в одиночестве своей камеры.

– дэвид, ты где?

– Здесь, – раздалось внутри его.

– Что это было за место?

– Такое место… – произнес голос дэвида.