Осенняя история - Томмазо Ландольфи

Все это, все эти простодушные порывы и были нашим мимолетным счастьем.

Мы были счастливы, когда…

Немного погодя Лючия стала хмурить брови и потирать виски ладонями, так, словно ощущала глухую боль. Мучительным движением она ежеминутно запускала пальцы в волосы. Раз-другой пожаловалась на холодок в затылке. На исходе своего рассказа Лючия содрогнулась легкой дрожью, которую я приписал вполне естественным причинам. Внезапно я увидел, как закатились ее глаза. Остекленевший взгляд застыл в орбитах и тотчас снова закатился. Сквозь сомкнутые губы прорвался жуткий вопль, нечеловеческий, ужасный рев. Лючия повалилась как подкошенная, и я успел лишь подхватить ее. Еще мгновение — и это хрупкое и легонькое тельце подпрыгивало, билось, сотрясалось в невыносимых корчах. Их бешеную, сверхъестественную силу я укротить не мог.

Нужны ли поясненья? То был жестокий приступ всем хорошо известного недуга. Она пыталась укусить себя за руку — я не сумел ей помешать. На нежных губках выступила пузырящаяся пена, окрашенная тусклой кровью: наверное, Лючия прикусила и язык Что к этому прибавить? С неизъяснимою душевной болью я смотрел на воплощение моих нежнейших чувств, низринутое до последнего предела, куда способна пасть людская плоть. Но тем сильнее я ее любил. Я положил несчастное и дорогое тело на кровать, где еще долго его пронизывали безостановочные судороги, пока совсем не стихли и они.

Постанывая, Лючия приоткрыла наконец глаза, очерченные темными кругами. Первыми ее словами были:

— Ну вот, не хотела говорить, теперь ты и сам все знаешь. Я еще нужна тебе? А от этого я излечусь? Я знала, все складывалось слишком хорошо, так всегда бывает, когда это начинается. Послушай, знаешь, зачем я недавно заговорила о войне?.. Погоди, у меня внутри все гудит… сейчас, только встану… Вообще-то я уже привыкла. Мне никто никогда не помогал… Отец корил меня за эту болезнь, он даже говорил… Что же он говорил? Ну да все равно… — Пошатываясь, Лючия встала. Я поддержал ее. Она, казалось, быстро набирала силы. — О чем это я? Ах да: знаешь, почему вначале я заговорила о войне? Сейчас я это ясно чувствую: сюда идут. Это они, они — солдаты! Смотри… — Она указывала на окно; тут я заметил, что уже светало. — Как быстро они подходят! Совсем недавно были только у подошвы гор. Иди, — затараторила она, глотая звуки, — ступай живее, посмотри, откуда они и как нам быть. Что если они хотят нам зла? Что это за солдаты? Я не вижу…

Не собираясь ей перечить, я двинулся к окну. Вдруг, в подтверждение всей этой небылицы, со стороны ложбины, которая раскинулась недалеко от дома, раздался выстрел, за ним второй и третий…

— Это они! Они уж здесь! Скорее уходи! — в отчаянии крикнула она. — Бог тебя побери, не думай обо мне, меня им не поймать. Беги, любимый, потом вернешься, мы встретимся здесь… Мой милый, не дай мне умереть! Как это высказать, как донести до тебя? Милый, ты нашел меня, мы нашли друг друга… Сейчас тебе надо спасаться, нам надо спасаться. Тебе грозит опасность, понимаешь? Я чую опасность. Уходи, беги… Смотри… — Заламывая руки, Лючия отшатнулась к потайному ходу в шкапе. — Смотри, я схоронюсь, а ты беги, беги ради Лючии. — Она подталкивала меня к дверям. А я стоял как вкопанный, не думая ее бросать. — Смотри, смотри, ты не нашел ее: и с этой стороны пружина, здесь тоже открывается. Теперь я снова затворю.

Она действительно нажала на пружину, спрятанную за филенкой шкапа, шагнула внутрь и надавила на обратную пружину. Проход бесшумно закрывался.

— Прощай, до скорого свидания, — промолвила она и напоследок улыбнулась через силу.

И снова прозвучали выстрелы, напоминавшие скорее перестрелку. Теперь они гремели рядом. Дом осаждали с нескольких сторон.

Проход закрылся. Как быть дальше? Я бросился из дома. Разумнее всего укрыться где-нибудь в полесье (или «улеситься», как говорили здешние повстанцы). Заняв позицию на возвышении, я мог бы наблюдать за всем происходящим и быть заранее готовым ко всякой неожиданности. А главное, я мог бы наблюдать за домом, скрывающим теперь Лючию. Слишком поздно.

Дальнейший мой рассказ недолог. Я вышел на террасу в ту самую минуту, когда к ней подоспели три солдата неведомых мне расы и рода войск. Почти одновременно четверо иль пятеро других возникли по обеим сторонам. Они, должно быть, обошли весь дом. По внешним признакам — глаза и губы, коричневые лица и мундиры, в ушах продеты золотые кольца, а из-под касок вьются смоляные волосы — то были уроженцы Африки. Двое солдат тащили за собой навьюченных припасами и снаряженьем мулов. Излишне говорить, что эти рожи мне не внушали ничего хорошего: в них было что-то лютое, звериное, пожалуй, даже дьявольское. Солдаты встали вкруг с винтовками наперевес.

Позднее, когда я смог восстановить ход самых горестных событий моей жизни, я разузнал, что иноземцы были из колониальных войск. По замыслу освободителя их бросили на штурм высокогорных укреплений, считавшихся дотоле неприступными. С задачей этой они, сказать по правде, справились достойно, ибо весьма понаторели в таких баталиях. Однако еще в предшествующие времена им довелось снести в их собственной стране немалый гнет от наших соотечественников. И вот, обуреваемые жаждой мести и завоеваний, солдаты промышляли разбоем и насилием, не делая различий меж друзьями и врагами, вооруженными и безоружными. В нескольких местах они прорвали оборону нашего завоевателя и углубились в неприятельскую территорию, добравшись и до нас. Но долго продержаться на новых рубежах им было не под силу; их вынудили отойти до наступленья главных сил. Хотя мы оказались на самом острие прорыва, его последствия хлебнули все ж сполна. Теснившие меня вояки были не чем иным, как бандой мародеров, частенько рыскавших вдали от основного лагеря.

Солдаты молча переглядывались, как бы держа совет. Я обратился к ним на нашем языке. Мне отвечали на наречии, которое я понимал с трудом, но не настолько, чтобы не смекнуть, чего они хотят: еды, вина, а первым делом — женщин. Я уверял, что этого здесь и в помине нет и вряд ли можно отыскать поблизости. Ожесточившись, они настаивали на своем. Крайне любезно я попытался их остепенить — напрасный труд. Тогда, не выдержав, восстал (словесно) против развязных требований, сопровождавшихся толчками и ударами, быть их проводником и указать селения в горах, где можно поживиться. В ответ мне пригрозили, что убьют на месте. Они сомкнулись вокруг меня кольцом и стали избивать с таким остервенением, что выбраться живым из этого побоища я и не чаял.

Уже лицо мое залила кровь, как вдруг они остановились и словно по команде повернулись к дому. Я тоже обернулся: в дверях была Лючия.

Зачем? Спешила ли она на помощь, пусть слабосильную, а может, просто собиралась отвлечь внимание солдат, рассчитывая скрыться в недрах подземелья, как только я смогу бежать? Я этого так никогда и не узнал.

Отвлечь солдат ей удалось, но ни за что на свете я не оставил бы ее одну.

Тем временем вся обезумевшая свора закатывалась громким смехом:

— Ты глянь-ка на бабульку! — Она казалась им потешной в своем наряде. — Какая там бабулька? Тут пахнет нежной курочкой!.. — Все как один они рванулись к дому. Лючия успела крикнуть: