Старый рыцарь - Дилара Маратовна Александрова

словно глупцу, — боги, спасите нас». Он вопил и вопил, зная, что они не спасут.

Красная расцветшая роза на гербе Фаэрвиндов, королевском гербе, алела на плащах и рукоятях павших бойцов, но золотые монеты, плясавшие вокруг алой розы, оставались серыми. Серый и все оттенки крови — единственное, что мог различить глаз Фолкмара.

Туман расступился, открывая рваную рану на теле литой скалы, простиравшейся далеко вдоль побережья. Перед ним разверзся вход в пещеру. Туда указывал бледный частокол пальцев. Мрак поглотил их, как только они сделали шаг вперед, и туман сомкнулся за их спинами.

Они шли долго, шли и шли, сквозь мрак и сырость, ни разу не ошибившись в направлении. Окоченевшие воины за спинами все еще указывали им путь, хоть они уже и не видели их. Фолкмар находился посреди своих людей, и они уносили неудержимым потоком. Мертвые знали этот путь, ведь они проходили им уже множество раз. Неизвестно, помнили ли они его, но вот Фолкмар всегда забывал, и всегда надеялся, что его приведут в другое место.

Стены ожили от оранжевых отблесков пламени — еще одного оттенка крови. Пламя было таким же холодным и мокрым, как и песок на побережье. Фолкмар чувствовал это мерзлой кожей, от холодного жара пламени становившейся еще холодней.

— Множество жертв, или одна? — спросила она, распластав длинные руки по краю колодца. Взгляд ее устремился в серую глубину, на темном лике отразились отблески бездны, — Так уж и быть, я предоставлю тебе выбор, — Алчущая подняла голову, тряхнув густой шевелюрой жестких, словно проволока, волос. — Это будет приятный выбор. Не все удостаиваются такой чести. Лучше взять изысканное блюдо единожды, чем хлебать овес каждый день. Ему нужно изысканное блюдо.

«О каком блюде она говорит?»

Алчущая Жрица была прекрасна, и похожа на солнце. На черное солнце, манящее красотой, но не дававшее тепла. Кожа нежная, словно черный бархат, изгиб талии врезался в бедра, настолько крутые, что позавидовала бы любая ваза королевского дворца, тонкие руки, с еще более тонкими запястьями, а шея… Фолкмару захотелось ее сдавить, ведь он помнил, что произойдет дальше.

— Посмотри вокруг, и скажи, что тебе все равно! — прокричала она пухлыми губами, достойными целовать самих богов. Тёмную кожу Алчущей прорезали ядовитые зеленые полосы, складываясь в причудливые узоры. Волосы ее были совершенно серы, но блестели ослепительным светом турнепсового блеска. Он намертво прилип к ее прядям, шее и треугольнику между бедер. Шею венчал кровавый рубин, — Ты умер еще раз, Фолкмар! Сколько раз ты делал это за сотню лет? Тебе дали еще один шанс все изменить, просто сделай правильный выбор! Сделай то, что сделали все и твоя команда останется жива.

«Зеленый. Я вижу зеленый, — только и удивился Фолкмар, — Теперь я различаю три цвета».

Нет, он уже ничего не изменит. Ведь это произошло так давно, время вспять не повернуть, это все знают. Они остались там, в его воспоминаниях. Воспоминаниях, в которых он не помнит лиц.

С потолка пещеры свисали висельники. Их длинные тени трепыхались от тревожного огня, будто их обладатели еще живые. Вполне возможно, тени некоторых двигались не от отблесков суетливого пламени. Но это была не жизнь, а всего лишь агония.

— Хорошо, что мертвецы не умеют испражняться, — хохотнул Тодерик, задрав костяную голову. На месте его черепа появилось лицо и сразу исчезло. Но Фолкмару показалось, что на мгновение он вспомнил.

— Здесь и пираты, и королевская гвардия, — на выдохе произнес Фолкмар, — Их много, и они висят с потолка пещеры. Кто повесил их туда? Ведь здесь нет никого из живых, кроме тебя, Алчущая!

По улыбке Жрицы Фолкмар понял, что задал правильный вопрос. И сказал верные слова.

— Ты прав, — ответила она, оголив красивый хищный оскал, — Здесь нет никого из живых.

Некоторые висели тихо, не смея качнуться, некоторые цеплялись за жизнь последними всплесками агонии, но рыцарь понял, что Алчущая говорила вовсе не о висельниках.

Десять пар глазниц обернулись на Фолкмара, и еще одна, принадлежавшая Зоркому. Только сейчас рыцарь заметил, что его другая была забита грязным песком.

— Ну что, командир, думаешь я совсем потерял свой нюх? Мой оставшийся глаз перестал видеть? Нет, я все так же вижу и чую больше, поэтому и пойду первым, — произнес Зоркий.

«Острые чувства проклятье, когда нет воли, — пронеслось в голове у Фолкмара. — Он почувствовал ее раньше всех, и он сгинет первым».

— От нее пахнет бабой, такой, как надо, — Зоркий ответил на его мысли, будто он сказал их вслух, — Мой единственный глаз еще не видел такой красоты. И будь я проклят, если не пойду первым.

«Ты будешь проклят, Зоркий, будешь, даже если пойдешь первым», — ответил мыслью Фолкмар, ведь сил ворочать языком у него не было, он был тяжел как свинец и не слушался его. Зоркий и без того отвечал на его мысли, будто единственный глаз его научился зреть их.

Тени вытягивались и играли на серых сводах пещеры, превращаясь в темные призраки. У них вырастали когти и клыки, угрожая разодрать плоть. Появлялись черные крылья, отчаянно махавшие и заставлявшие пламя дрожать еще сильнее. Они будто принадлежали стае черных воронов, заключенных в скалу. Фолкмар боялся, что они покажут свой взгляд, ведь знал, что у этих воронов он окажется зеленым.

— Я не хочу быть проклятым, я хочу жить, — ответил Зоркий и у него вдруг появилось лицо. Фолкмар вспомнил его, и оно появилось. Оно все так же напоминало ему сморщенную лягушку, — Сделай, что она просит, и я буду жить. И Кайлан, и Прожорливый. И эти сопляки, хотя война имеет право забрать немного необтесанной крови, — шевелились лягушачьи губы Зоркого, но Фолкмар знал, что это не его слова. Ведь все это только мираж, и он даже не помнит, как все было на самом деле. Он знает только эти сны и зеленый ядовитый взгляд. У Зоркого даже не изменился глаз, плоть появилась, но дыра все так же была забита грязным песком, — Помнишь, я надрался как последняя свинья? Клянусь, я делал это так часто, что почти не помню мира без тумана в мозгах. Я напился и упал на штырь около